Потом щёлкнул пальцами, и за спиной появился монах из Ордена Теней. Дойл указал ему на милорда Хилля. На мгновение на худом лице стража появилось недоумение, которое тут же сменилось осознанием своей оплошности. Снова скрывшись в непроницаемых тенях, монах появился уже за возле Хилля. Содержания их разговора никому не было слышно, но внимательный глаз Дойла уловил несколько движений — милорд послушно отцепил от пояса и передал кинжал.
Ещё пять лет назад на королевском пиру было принято появляться со своим лучшим оружием: милорды и рыцари не только приходили на приём к королю, но ещё и хвастались друг перед другом вооружением. Для Дойла, ещё не слишком уверенно чувствующего себя в роли добровольного охранителя королевского спокойствия, каждый приём становился испытанием: глаза разбегались, а от необходимости следить за каждым ножом и мечом начинала зверски болеть голова.
Решение было очевидным: он, пользуясь королевской поддержкой, запретил приходить ко двору вооружёнными. Нельзя сказать, что милорды встретили это нововведение с радостью, но Дойл считал, что готов терпеть их кислые лица, если это позволит ему уберечь короля от удара в спину, а себя — от лишних седых волос (лукавство, конечно: седых волос он в свои двадцать семь ещё не нажил).
Тем временем, король закончил речь, и все подняли кубки. Дойл последовал общему примеру, пригубил вина, ещё раз оглядел гостей и несколько расслабился — по крайней мере, пока всё было спокойно, так что он сумел отдать должное весьма недурной дичи, после чего повернулся ко второму своему соседу по столу, хранителю королевской казны милорду Ранкофу, и произнёс:
— Чем вы меня порадуете?
Ранкоф отчётливо вздрогнул — как и остальные, он не любил слишком пристальное внимание младшего брата короля, — но ответил достойно:
— Тем, что вы были правы, когда изволили предложить поддержать купцов. С лета они принесли нам сумму, равную трети наших годовых доходов. Пока нельзя сказать, что казна восстановилась после войны, но мы однозначно сможем обойтись без налога на соль, который вызывал у вас такое недовольство.
Дойл кивнул и отвернулся. Читая исторические труды и хронику королевства, он заметил, что есть ряд товаров, ввод налога на которые неизбежно вызывает народные волнения, поэтому сразу после войны задумался над тем, как ещё можно пополнить казну, не вводя пени на соль. Они тогда здорово поспорили с Эйрихом на эту тему, но Дойл настоял на своём — и, похоже, не ошибся.
Между тем первая часть пира подошла к концу, слуги унесли блюда, и король направился в соседнюю тронную залу — в этот вечер было запланировано представление ко двору нескольких отпрысков знатных родов, достигших пятнадцатилетнего возраста.
По обыкновению, Дойл расположился на стуле позади трона, вытянул больную ногу, облокотился на подлокотник и прикрыл глаза. Он не дремал, оставаясь по-прежнему настороже, но внимательно изучать этих подростков не слишком хотел. Он познакомится с теми из них, кто решит задержаться в Шеане, позднее и значительно ближе.
Наблюдая сквозь ресницы, он оценил безусловную красоту девиц Ойстер, Ранкоф и Хилль, которых ему сватал брат, однако отметил, что робкая Майла Дрог значительно их превосходит. Он дотронулся пальцами до губ, припоминая её нежный сладкий вкус. Наверное, приятно было бы целовать её каждый день, обладать её телом и владеть её помыслами. Дойл чуть улыбнулся. Разумеется, он не собирался брать её в жены, тем более что её помыслами ему владеть уж точно не дано. Но иногда помечтать было приятно.
Она отошла в сторону, и Дойл отвернулся. По очереди колени перед королём начали преклонять юноши — в этом году для своих целей Дойл не приметил ни одного: на лицах явственно читались героизм, отвага и фатальная неспособность шевелить мозгами.
Последней к королевскому трону приблизилась женщина, которой можно было бы дать около двадцати пяти — старовата для первого выхода в свет. Её голову покрывал вдовий головной убор, но Дойл заметил, что он скрывает тяжёлые косы примечательного медного цвета. Её представили как леди Харроу, вдову лорда Харроу. Она мягко согнулась в реверансе и склонила голову, как будто не только из почтения, но и под тяжестью волос.