Она не собиралась обижаться. Несмотря на то, что прикосновение руки Грейнджа вызвало в ней отклик, она подумала, что одиночество ей не повредит – необходимо было привести в порядок мысли. Возможное богатство казалось таким далеким в Сноу-Сити, но теперь…
– Конечно, тебе надо заниматься делами, – вяло пробормотала она. Господи, жизнь становилась слишком сложной!
Грейндж открыл ее чемодан и извлек из него мятую ночную рубашку.
– Сейчас только девять, но если ты устала, почему бы не лечь спать? Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?
Я не знаю, как я себя чувствую.
– Конечно, – начала она и остановилась. Пора перестать вести себя как полупомешанная. – Извини, я немного волнуюсь из-за завтрашнего разговора. – Она села на постель. Грейндж сел рядом, и от его присутствия она почувствовала себя лучше. – Все это раньше казалось совсем невероятным. Но теперь… Я не знаю. Видишь ли, я провела с Герти достаточно времени и поняла, что иногда она бывает довольно легкомысленной.
– Очень легкомысленной. – Грейндж усмехнулся.
Значит, он с ней согласен. Но Грейндж так любил тетку, что Сирена ни за что не сказала бы о ней ни одного худого слова.
– Я, наверное, слишком плохо в этом разбираюсь, но у нее явно пристрастное отношение к вещам, хотя я не сомневаюсь, что некоторые из них действительно очень ценные.
– Не спорю. То есть ты хочешь сказать, что не уверена в том, насколько твои вещи действительно редкие и ценные?
– Я думаю, все станет ясно завтра. – Сирена откинулась, опираясь о постель вытянутыми назад руками. Эта поза подчеркивала ее грудь, но Грейндж смотрел ей в лицо. В любое другое время ей захотелось бы, чтобы он обнял ее, но не сейчас.
– Ты действительно устала. Видно по глазам.
– Правда?
– Да. Мне надо сделать несколько телефонных звонков. Отправляйся прямо сейчас в постель. Я покажу тебе, как пользоваться кухней. Выпей горячего молока.
Сирена подумала, что он говорит так, будто ей сто лет. Она решила было обидеться, но поняла, что и вправду чувствует себя как столетняя старуха. Ей не хотелось завтра встречаться с этим Брюси. Ей хотелось сесть в фуникулер и доехать до конечной станции, а потом выпить шоколада в кафе на площади. А потом пойти к Рыбачьей гавани и по пути осматривать достопримечательности, как настоящая туристка. Хотя ничего из этого не выйдет – ведь она пока безработная, и денег у нее нет.
Грейнджа в комнате уже не было. На кончике носа осталось ощущение тепла. Почему? Он поцеловал ее?
Несмотря на горячее молоко, Сирена не могла уснуть до глубокой ночи. Она закрыла дверь в свою комнату, чтобы Грейндж думал, что она спит, а сама уселась на постель, скрестив ноги, и стала читать вестерн. Сюжет оказался достаточно простым и занимательным, чтобы отвлечься. Прочитав три главы, она распаковала чемодан. Когда она убрала в шкаф последний свитер, то спросила себя, сколько он там провисит.
Что об этом думает Грейндж? Ни слова сказано не было. Он занятой человек. Он привык, что дом находится в его полном распоряжении, что, когда ему нужно, в нем тихо. Вряд ли ему понравится, если она застрянет здесь на несколько недель… месяцев.
Месяцев? Нет, конечно. Она скоро найдет работу, жилье… что-то.
Сирена тяжело вздохнула, выключила свет и забралась в постель. Она слышала шум воды в ванной и представила себе, как Грейндж готовится ко сну. К завтрашнему вечеру она будет точно знать, что у нее в багажнике, и тогда можно будет строить планы.
Вся эта история выбила у нее почву из-под ног.
Художественный музей Сан-Франциско находился неподалеку от Рыбачьей гавани. Это было внушительное четырехэтажное кирпичное здание, на вид куда более прочное, чем его более современные соседи. Следуя указаниям Грейнджа, она объехала здание. Если бы он мог не пойти на работу. Если бы он был здесь, с ней. Но когда она видела его час назад, на нем был синий костюм и шелковый галстук, и он казался таким красивым, деловым и далеким, что она просто сказала «до вечера». Он бросил на нее вопросительный взгляд, но она не стала ничего объяснять и сказала, что проголодалась. Когда Сирена выходила из кухни с бананом в руках, он уже расстегивал портфель. Потом он, как прошлым вечером, коснулся губами кончика ее носа и направился к двери, но обернулся.
– Я буду о тебе думать.
Во всяком случае, она о нем думала, когда звонила в массивную железную дверь музея. Через несколько секунд она открылась, и Сирена увидела – для этого ей пришлось задрать голову – человека, который мог бы быть профессиональным баскетболистом. Брюс Томпсон оказался моложе, чем она думала. У него была кудрявая рыжая борода и такие же вьющиеся усы. Одежда состояла из свободных мятых слаксов и бесформенного пуловера. Руки казались огромными. Когда он улыбался, а это случалось довольно часто, становился виден глазной зуб, который рос куда-то вбок.
– Сирена Айсом, – Брюс так сжал ее руку, что она чуть не отвалилась, – счастлив познакомиться с вами. Давайте я вам помогу отнести вещи.
Она согласно кивнула, открыла багажник, и, прежде чем успела сообразить, что ее способ обращения с антиквариатом может показаться ему странным, они уже оказались в огромном помещении с доходящими до самого потолка стеллажами.
– Я действительно не слишком вас утруждаю? – спросила Сирена, хотя Грейндж и говорил ей, что Брюс сегодня днем не занят. – Я могу приехать когда-нибудь в другой раз…
– Нет, что вы, все в порядке. – Брюс поставил одну из коробок на стол и потер ладони, как специалист по кражам драгоценностей, предвкушающий богатую добычу. – Грейндж рассказал мне вашу историю, и я сгораю от нетерпения. Теперь… Вы не возражаете, если я начну?
Начинайте. А я сейчас просто уйду.
Сирена жадно вдохнула воздух, обрадованная, что Брюс так поглощен коробкой, что не обращает на нее внимания. Он аккуратно развязал узел и достал небрежно завернутый в газету предмет. Сирене снова не хватило воздуха.
Он держал в руке кружку для эля, из чистого серебра, по словам тети Герти, и внимательно разглядывал толстую ручку.
– «ДЖО», – вслух произнес он. – Джосайя Остин.
– Джосайя Остин? – переспросила Сирена.
– Он жил в Чарльстоне в 1700-х. При жизни особой известностью не пользовался, скорее всего, потому что его работы не продавались в других городах. Но в последние пятьдесят лет его мастерство привлекло внимание специалистов. Наверное, ваш отец об этом знал.
– Должно быть.
Брюс достал бланк и что-то на нем нацарапал.
– Я составлю каталог, чтобы вам было удобнее, – объяснил он. – Буду придерживаться текущих цен. Скажем, пять тысяч долларов.
Пять тысяч долларов за то, из чего пили пиво?
В голове у Сирены зазвенело, и звон становился все громче по мере того, как Брюс заполнял лист. Фарфоровая ваза с цветами и птицами, которая так нравилась Сирене, оказалась походной флягой начала XVIII века работы китайских мастеров. Брюс сказал, что она превосходит по качеству девяносто девять процентов из того, что ему доводилось видеть. Два ирландских графина – бристольское стекло – стоили двадцать тысяч, потому что были единичными экземплярами. Низкая плоская стеклянная чаша с двумя ручками превратилась в «редкий сосуд для поссета XVI века». Тогда мастера впервые стали добавлять в расплавленное стекло окись свинца, чтобы стекло блестело и переливалось. Нож, вилка и ложка – XIV век, Италия… Когда Брюс написал сумму, Сирена постаралась не смотреть на нее.
Полюбившаяся Гэлламу серебряная табакерка стоила немного – всего три тысячи долларов. Сирене хотелось крикнуть, что три тысячи долларов – это невероятная цена за безделушку, которая умещается на ладони. Добравшись до золотых с эмалью часов, Брюс притих и сосредоточился. Их сделали в Женеве в 1835-м, и серия была небольшая. Швейцарская музыкальная шкатулка. Брюс долго не выпускал ее из рук, бормоча «невероятно». Сирена опять не стала глядеть, что он пишет.