Он обнял ее за плечи, накрыл ее своим телом и, почувствовав упругость полной груди, переменил положение и сжал зубами твердый сосок. Она издала глубокий протяжный стон.
Он потерял контроль над собой и излился в нее.
– Я не хотел, чтобы так получилось, – оправдывался Грейндж. Она все еще лежала под ним, словно слившись с его телом, и он чувствовал на щеке ее горячее дыхание. – Как у животных.
– Будет и по-другому, не так быстро. Но это было прекрасно.
Он поверил, потому что ее тело не могло обманывать. Чтобы ей было удобнее, он приподнялся на локте, теперь только его нога прижимала ее к постели. Они даже не сняли покрывало. Он подумал, что может так провести всю оставшуюся жизнь – с ней, в постели. Отдавшись эротическим грезам, он сжал пальцами ее еще не потерявший твердости сосок.
– Ты удивительная женщина. Нет, молчи. Большинство людей были бы не в состоянии думать ни о чем, кроме этого нежданного богатства, а ты – ты даже приготовила обед. – Он усмехнулся. – Во всяком случае, пыталась, но тебя что-то отвлекло.
– Интересно, что же? – Сирена прижала ладонь к его груди. Он подумал, что она хочет послушать, как бьется его сердце.
– Признаю свою вину. – Что еще нужно в жизни? Разве нельзя остаться здесь навсегда? Любить ее. Узнавать ее.
Любить ее?
Грейндж перекатился на спину, заложил руки за голову и уставился в потолок, чувствуя на себе взгляд Сирены. Раз она цыганка, то, может быть, знает, о чем он думает. Мысль о том, что он может влюбиться – не желать кого-то, а именно влюбиться, – ставила под сомнение любые его разумные действия. Разумеется, его и раньше влекло к женщинам – таким же женщинам, как он сам, которые ценили упорядоченную жизнь, общепринятые нормы, чувство ответственности. Как все люди, которые аккуратно платят налоги, тянут лямку и… и что? Люди, которые доживают до старости, ни разу не бросив снежок после того, как им исполнилось двенадцать?
Он содрогнулся.
Сирена успокоила его дрожь, медленно водя пальцами по его груди, а потом коснувшись кончиком языка его уха. Она действительно была удивительной женщиной.
Женщиной, которая стояла на пороге важного решения.
Он привлек ее к себе.
– Расскажи, что ты делала днем. Ты ничего не купила, но, может быть, тебе чего-нибудь захотелось?
Она что-то пробормотала, уткнувшись ему в плечо. Он приподнял ее голову и попросил повторить.
– Дом, – проговорила она робко и неуверенно.
– Здесь, в Сан-Франциско? Рядом со мной?
– Не знаю. – Она опять положила голову ему на грудь. – Просто дом. Место, которое я смогу считать своим. До сегодняшнего дня я никогда об этом серьезно не думала.
– Почему?
– Потому что… Возможно, я ошибаюсь, возможно, пытаюсь за что-то спрятаться, но отцу это было не нужно. Он жил внутренним миром. Может быть, я всегда старалась походить на него.
Может быть. Поскольку его родители слишком рано умерли, чтобы он мог брать с них пример, Грейндж не знал, насколько справедливо ее предположение. Если она ищет в себе частицу горячо любимого отца, Грейндж надеялся, что она ее найдет.
Но, возможно, от природы она все же не такая уж цыганка?
– Но ты думаешь, что хотела бы иметь дом?
– Возможно.
Ее ответ прозвучал так неуверенно, что ему стало за нее больно.
– Расскажи мне о своем будущем доме. Есть ли в нем центральное отопление, кондиционер, мусоросборник? Какой у него фундамент, звукоизоляция?
– Я не знаю. – В ее голосе зазвучало нетерпение. – Но у него есть верхний этаж, кажется, это называется мансардой, с покатым потолком и слуховыми окошками – такими же, как в доме тети Герти. Я поставлю у окна удобное кресло и буду смотреть в окно.
– На что?
– На горы, – без колебаний ответила Сирена. – Там будет снег зимой и запах леса летом.
Она описывет Сноу-Сити. Интересно, знает ли она сама об этом.
– Ты забыла о гараже на две машины, – подсказал он. – Чтобы хранить все необходимое для уборки снега.
Сирена стала водить пальцем в воздухе, как будто записывала.
– …для уборки снега. Хорошо. Что еще?
– Приличная машина, лучше с двумя ведущими осями. Две или три шубы. Другой одежды потребуется немного, потому что лето жаркое. Еще тебе будет нужна мебель для дома, дрова, сковородки, кастрюли, столовые приборы… Мыло, туалетная бумага, швабра, щетки…
– Все это стоит денег.
– Сирена, для тебя это теперь не проблема. Брюси будет счастлив помочь продать коллекцию. Ему можно довериться – он назначит самую высокую цену. Потом мы вложим вырученную сумму. Смешанный вклад – так меньше риска. Я исследую рынок, хотя… – Он посмотрел на Сирену. У нее был отсутствующий взгляд. Грейндж хотел сказать, что возьмет все в свои руки, но не стал этого делать. Было важно, чтобы она училась сама разбираться в делах.
– Дом – это прекрасный способ избежать налогов на капитал, – продолжал он. – Можно изучить некоторые инвестиции, свободные от налогообложения, хотя они не всегда продуктивны при длительных сроках инвестирования.
Она смотрела на него, и под взглядом огромных серых глаз он умолк.
– Грейндж, мне придется продать коллекцию, чтобы все это стало возможным.
– Поверь, Брюс справится с этим как нельзя лучше.
– Грейндж. – Сирена села в постели, очевидно, совершенно не думая о том, что на ней ничего нет. – Ты меня не слушаешь. От одной мысли о том, чтобы продать то, что подарил отец, мне хочется плакать. – Она встала. – Ты говоришь, что я буду так богата, что смогу не работать. А что мне тогда с собой делать?
Ты будешь готовить мне еду. Заниматься со мной любовью. Но Грейндж знал, что этого нельзя говорить вслух. Вот они – женщины девяностых. Только заикнись о чем-либо подобном, и получишь палкой по голове.
Она задала серьезный вопрос. Он искал серьезный ответ. Многие вполне обеспеченные и независимые люди, которых он знал, продолжали работать. Существуют, конечно, пенсионеры, но и у них, как правило, есть интересы, наполняющие жизнь смыслом. Путешествия? Нет, она думает о доме, собирается пустить корни. Благотворительность? Может быть, но такая, чтобы она чувствовала себя нужной, незаменимой.
– Ты можешь поступить в колледж. – Он повторялся, и это прозвучало не к месту.
– И изучать что?
Он боялся этого вопроса.
– Тебе же нравится театр. Ты могла бы заняться этим более основательно.
– Возможно.
– А как насчет психологии? Философии? Математики? Биологии – разве ты не хочешь узнать, как устроена природа?
Сирена понимала, что он не в состоянии ответить на ее вопросы.
– Я не хочу тратить время на учебу, чтобы потом мои знания не нашли применения. Мне нужно работать.
Но дело было не только в этом. Ей нужно было чувствовать себя состоявшимся человеком, а для этого самой пробивать дорогу в жизни. Грейндж не мог сказать, откуда он это знает, но он был совершенно уверен, что прав.
Он сел. Вот как раз об этом, о растущей внутренней связи между ними, он хотел ей сказать.
Раздался телефонный звонок.
10
Сирена быстро оделась сама и бросила Грейнджу его одежду. Он одевался, ухитряясь одновременно держать трубку у уха. Сирена сразу поняла, что на другом конце провода дядя Гэллам.
– Не так быстро, – сказал Грейндж, тряся головой. – Я ничего не понял. Давай сначала.
Сирена сидела на краю кровати и не могла вспомнить, почему она так расстроилась, что вскочила с постели. Она надеялась, что с дядей Гэлламом и тетей Герти ничего не случилось. Судя по выражению лица Грейнджа, так и было. Но Гэллам говорил так громко, что она слышала его голос, доносящийся из трубки, с другого конца комнаты.
– Когда? Вчера? Ты уверен? Нет, ты знаешь, что я имею в виду. – Грейндж закатил глаза. – Прекрасно. Да. Пришли мне газету. – Он опустился на кровать рядом с Сиреной, и она положила руку ему на колено – не для того, чтобы отвлечь от разговора, а потому что чувствовала: ему нужно ощутить кого-то рядом. Он говорил очень мало – видно, дядя не давал ему такой возможности. Немного погодя трубку взяла тетя Герти. Ее высокий голос звучал так пронзительно, что Грейндж отодвинул трубку от уха. Он продолжал кивать и говорить «да» и «нет», глядя то в пол, то на свои босые ноги, то на собственные туфли. Потом тетя Герти сказала что-то такое, от чего он поморщился. Он накрыл руку Сирены свободной рукой и крепко сжал ее.