Но что Олег мог сказать?
Торопливо натянув пижаму, тренер выбежал в коридор и вскоре вернулся с Семеном Михайловичем — врачом команды.
Тот измерил давление, прощупал живот, выслушал, выстукал Олега.
— Рвоты были?
— Нет.
— Видимо, все-таки отравление. Съел что-то… — Врач сделал неопределенное движение рукой и пошел к себе в номер за лекарствами.
Его диагноз подтвердился тотчас.
Внизу, возле стойки портье, слышался шум. Мистер Бергман, полуодетый, взволнованно говорил с кем-то по телефону.
Увидев советского врача, хозяин гостиницы бросился к нему.
— О доктор! А в собак вы тоже немножко понимайт? О, мой Билл! Какой несчастье! Мой Билл хочет умирать!
Узнав, что у доктора сейчас пациент поважнее Билла, хозяин всплеснул руками.
— Оло?! О! Теперь я все понимайт! Это шоколад! Бештимт. Они вместе кушал один шоколад.
Вероятно, так оно и было. Отравление шоколадом.
Доктор сделал Олегу промывание желудка. Потом дал слабительное. Потом двойную дозу биомицина. Больному, кажется, немного полегчало. Он заснул, но спал недолго. На рассвете снова вспыхнула резкая боль в животе.
Целый день Олег никак не мог прийти в норму. Доктор несколько раз осматривал его, снова давал биомицин, ввел глюкозу.
Весь день Олег лежал, ничего не ел, только выпил стакан крепкого чая с двумя сухариками.
Все в команде были подавлены. Завтра, в полдень — старт. И вот — надо же…
К вечеру Олег почувствовал себя лучше. Он оделся, хотел даже спуститься в ресторан к ужину, но доктор не разрешил.
Ночь прошла спокойно.
Утром доктор снова придирчиво обследовал Олега. Вид у него был неважный. Ну, еще бы! Почти сутки — такие боли. И без еды. И усиленные дозы антибиотиков…
Доктор поставил Олега на весы, постукивая ногтем, передвинул сверкающую гирьку по стержню и вздохнул: семьдесят четыре двести. А обычный вес Олега — семьдесят семь. Почти три килограмма долой! За один день!..
После осмотра доктор прошел к начальнику команды. Они заперлись втроем: начальник, старший тренер и врач. Спортсмены понимали — за дверью решают: выступать Олегу или нет?
Не такой-то простой вопрос.
С одной стороны, Олегу Гореву выступать совершенно необходимо: он — единственный советский спортсмен, имеющий все шансы на золото.
С другой стороны, выступать Олегу Гореву категорически нельзя. После отравления он, конечно, не в форме. И, очевидно, покажет плохие секунды, осрамит и себя, и свои гордые титулы.
Вот и реши!..
Олег Горев в это время играл с Борисом Зыбиным в шахматы.
Это только называлось — «играл в шахматы». На самом же деле, сидя в холле и механически переставляя пластмассовые фигурки, он думал: «Выступать? Отказаться?»
До старта оставалось всего каких-нибудь три часа, а он еще так и не знал. Выступать?
Во всем теле не ощущалось обычной боевой окрыленности, взрывчатости. Правда, вчерашняя слабость прошла. Но осталась какая-то вялость, как после долгой бессонной ночи. Вялость и нерешительность…
Это у него-то, у Олега Горева, нерешительность?! У него, которого друзья назвали «пушкой»? И даже завистники (их у любого чемпиона всегда хватает!) сердито говорили про него — «лихач»! И в этом «лихаче» смешивались и злость, и зависть, и скрытое уважение.
У него нерешительность? У Олега Горева, который никогда не робел на дорожке и умел даже самому маститому, самому уверенному противнику навязать свой темп, свою волю, сбить с него спесь.
Честно говоря, он был даже рад, что не ему сейчас решать. Стартовать или нет? Пусть начальники помучаются над этой милой задачкой с десятью неизвестными. Они — начальники — лысые, мудрые, опытные. Они — хитрецы, дипломаты. Вот именно! Пусть решают. А он — молодой. Он — исполнитель. Он — как прикажут…
Сорок минут сидели, запершись в номере, руководители команды.
Сорок минут тут же, неподалеку, в холле, переставлял шахматные фигурки Олег Горев.
Наконец дверь негромко щелкнула и все трое — начальник, старший тренер и врач — вышли в коридор. Гуськом прошли в холл.
Олег ладонью смешал фигурки и встал.
«Ну?»
Он переводил глаза с одного на другого. Он не знал, каких слов он ждет, чего хочет. Но главное — быстрее. Да? Нет?
— Видишь, Олег, — сказал Валерий Павлович, — мы вот посовещались, поразмыслили.
Голос у тренера был какой-то странный, неуверенный, непохожий на обычный властный его тон.
Олегу этот колеблющийся голос сразу не понравился.
«Ну?»
— Положение, как сам понимаешь, сложное, трудное…