В восемь тридцать очередь пополнялась солидными мужчинами с портфелями.
Парней среднего роста, кроме тех шестнадцати, которых Коля со старичком уже раньше видел, не появлялось.
Так прошел первый день. И второй… И третий…
На четвертый день в очереди объявился смуглый юноша спортивного вида, в широкой куртке на «молнии». Твердо очерченный подбородок, решительные глаза.
«Этот!» — у Коли екнуло сердце.
Обращаясь прямо к смуглолицему, рассказал о смельчаке, который спас старика. Парень сплюнул:
— Дурной! У самого две головы, что ли?!
Наступило пятое утро.
«Нынче или никогда!» — сказал себе Коля.
Он волновался. Нутром чувствовал: сегодня он увидит этого таинственного спасителя. Неужели весь труд пропадет?
В то утро на остановке мимо Коли прошли те же шестнадцать парней. И никого нового. Все. Конец.
Коля, растерянный, бродил по коридорам угрозыска. Как же так? Ведь все правильно?! Он нервничал.
«Обмозгуем все фундаментально, — приказал он себе. — Главное, без паники».
Так в трудных случаях говорил Андрей Прокофьевич.
Коля размышлял долго, однако не рождалось ни одной новой идеи. Даже самой крохотной. Лишь голова все тяжелела и пухла.
«А на каком все-таки автобусе ездил парень на работу? — подумал он. — На «двойке»? Или «единице»? Впрочем, какая разница?»
Он стал думать о другом, но вскоре мысль, попетляв по каким-то своим извилистым тропкам, опять вернулась к тому же; на «единице» или «двойке»?
Билеты в кошельке — и те, и другие. Что-то настораживало в этом. Что?
«Идут эти автобусы в разные концы города. Значит, на работу ездил только одним каким-то маршрутом. А билеты — и те, и другие. Странно!..»
Если бы один билет или два… Ну, разок куда-то съездил. А тут — система, пять билетов.
— Ой! — вдруг вскрикнул он. Неожиданная догадка кольнула его.
Утром в кабинет к Андрею Прокофьевичу влетел Коля.
— Есть! — улыбаясь, воскликнул он.
Вслед за ним в дверь шагнул парень, русый, курносый, чуть растерянный. Он тоже улыбнулся, но не как Коля — гордо и радостно, а смущенно.
«Так! Среднего роста, плечистый и крепкий», — усмехнулся Андрей Прокофьевич.
— Понимаете, — взахлеб объяснял Коля. — Я задумался: почему у него в кошельке билеты на оба автобуса? Если бы они шли в одном направлении, тогда понятно. Добирается на работу то одним, то другим. А они — в разные концы…
— Ну? — подтолкнул Андрей Прокофьевич.
— Я и предположил: может быть, парень не живет возле этой остановки, а делает тут пересадку?! Ясно? Пересадку! С «единицы» на «двойку» или наоборот.
— Ну?! — заинтересовался Андрей Прокофьевич.
— А автобусы номер один и номер два идут вместе лишь малюсенький участок: по Неве, по набережной Кутузова. Всего две остановки общие: у Литейного моста и Гагаринской. А потом расходятся в противоположные стороны. Мы со стариком дежурили у моста, а я прикинул: парень ведь может делать пересадку и у Гагаринской?! Вполне. Пошел туда — и вот пожалуйста!
— Грамотно! — одобрил Андрей Прокофьевич. Это у него была высокая похвала.
И подумал: «Из Коли, кажется, будет толк!»
Вскоре в кабинете сидел уже и артист. Он жал руку парню, обнимал его, широко и красиво, как умеют только артисты, и в десятый раз рассказывал всем входящим: чуть не попал под колеса, но тут, как молния…
Парень молчал и в застенчивости пощипывал подбородок.
— Почему в стол находок не обратились? — спросил Андрей Прокофьевич, передавая ему кошелек.
Парень пожал плечами:
— Я думал, украли… В автобусе…
«Вечерний Ленинград», оказалось, он не читал.
Вскоре выяснилось: работает он в телевизионном ателье. А вообще-то не ленинградский. Из Сибири. Там у него мать и две сестренки. А здесь живет в общежитии.
— Из Сибири? — встрепенулся артист. — А откуда именно?
— Из Забайкалья.
— О! — воскликнул артист. — Земляки! Я тоже из Сибири. Из Красноярска.
Андрей Прокофьевич усмехнулся. Земляки! От Красноярска до Забайкалья — тысяча километров! А все же — смотри-ка! — уже чувствуют какую-то близость.
А артист снова обнял парня, говорил что-то горячо, но, как всегда, чуть слишком красиво, и густой голос его мягко гудел, заполняя весь кабинет.
Андрей Прокофьевич сидел за столом и помалкивал. Он всегда боялся подобных сцен. Они казались ему слезливыми и какими-то ненастоящими, чуть театральными, что ли?
Но сегодня ощущение было другое. Он смотрел на этих двух людей, старика и юношу, и видел радость в каждом их движении. Ту же радость видел он на скуластом, курносом лице Коли Шишкина, и даже в серых, ко всему привычных глазах старшего оперуполномоченного Гвоздева, заглянувшего на шум. Эта радость наполняла весь мрачноватый кабинет, видевший очень много слез и страданий, пороков и несчастий, но очень мало простой человеческой радости. А теперь она, будто не умещалась в кабинете, выплеснулась даже в узкие сумрачные коридоры угрозыска.