Радист бросается к передатчику. Но рация повреждена…
И вот — на воду торопливо спускают шлюпку.
Плывут… И день, и два… И кто-то кидает в воду бутылку. Вот эту самую бутылку.
Там, на клочке бумаги, нацарапано. Широта… Долгота… Спасите наши души!
А может, не так. Может — буря… Волны — с дом. Корабль с маху швыряет на скалу. Мелькают в волнах обломки…
— Значит, так, — торопливо сказал Яшка. — Мы сейчас прочитаем и сразу — в пароходство. К начальнику. Нас, конечно, сперва не пустят, но мы покажем записку — SOS! Гибнут люди! И нас сразу к самому главному. А тот сразу телефонную трубку — раз! Приказываю самому быстроходному кораблю немедля выйти на спасение…
— Для этого есть специальные суда-спасатели, — веско перебил Митрий.
— Вот-вот! Приказ: кораблю-спасателю немедленно выйти в море. Квадрат такой-то. И вот из нашего порта на всех парах выскакивает…
— Ни черта не выскакивает! — опять перебил Митрий. — Может, тонут-то за тысячу километров отсюда. Сразу по радио — приказ. Всем судам, которые, значит, поблизости от данного квадрата, немедленно изменить курс…
— Вот-вот! И сразу пять или даже десять кораблей меняют курс и идут на помощь.
Они несутся так, что вода кипит за кормой. «Полный вперед!» — командует капитан.
— «Самый полный!» — уточнил Митрий.
— Да, да! «Самый полный!» — командует капитан. Яшка в азарте размахивал руками. — Над морем — туман. Волны, как разъяренные львы, рыча, бросаются на корабль. Но он рассекает их и мчится вперед. Пятьдесят, нет, даже шестьдесят километров в час…
— Узлов, — поправил Митрий.
— Шестьдесят узлов в час! И вот — впереди, в тумане какое-то рыжее пятно. «Вижу! — кричит вахтенный. — Впереди — огонь!»
— «Впереди, по курсу, огонь!» — опять уточнил Митрий.
— Да, «впереди, по курсу — огонь!» И корабль еще быстрее несется туда. А там…
— Постой… — Митрий нахмурился. Задумался. — А вообще-то… — Он махнул рукой. — Все одно… Безнадюга… Эту бутылку, может, неделю, а может, и месяц по волнам трепало. В шлюпке все уже, наверно, с голодухи поумирали. Да… И записка, конечно, размокла. И ни шиша теперь не разберешь…
Генка молча продолжал сдирать вар.
«Умерли? А может, и не умерли? — подумал он. — А насчет записки — чепуха. Запаяна бутылка на совесть. Такая хоть пять лет будет мотаться по морю — ни капли вовнутрь не просочится».
Генка счистил вар.
Пробка сидела глубоко. Он вогнал между нею́ и стеклом кончик лезвия, плавно нажал. Тугая пробка не поддавалась. Он загнал нож с другого бока, снова надавил. Нет, не поддается. Нажал сильнее. Кусок пробки отломился.
— Так будешь час ковыряться! — крикнул Яшка. — Кокни о камень — и порядок.
«Точно, — подумал Генка. — Все равно ведь записку сквозь горлышко не протащишь».
— Бить? — спросил он.
— Лупи! — крикнул Яшка.
Митрий кивнул.
Генка тихонько, словно боясь, — в самом деле, не разбить бы! — плавно кинул бутылку, целясь в торчащий из песка камень. Не попал.
К бутылке подскочил Яшка. Схватил ее и с маху, с силой швырнул. Бац! Брызнули осколки.
Но на них никто не обратил внимания. Все трое торопливо шарили глазами: где записка?
Ага, вот! Лежит вместе с расколотым наискось днищем бутылки. Генка бросился туда. Схватил записку.
— Привет!
Он аж присвистнул.
Яшка нетерпеливо заглянул в бумагу через его плечо.
Записка была напечатана на машинке. Блеклые, ровные строчки. И нисколько не повреждены. Но вот беда: не по-русски.
— Ну-ка! — Яшка взял записку.
Ребята уступили ему безропотно. Яшка — как ни крути — отличник.
— Одно ясно, — сказал Яшка, после долгого разглядывания машинописных строк. — Не по-немецки.
— Молодец, Яшенька! Голова! — сказал Генка. — В мире, кажется, восемьсот семьдесят три языка? Значит, теперь нам уже легче. Осталось всего лишь восемьсот семьдесят два.
Втроем они долго рассматривали таинственный листок.
— Ай-яй, мальчики! — сказал Генка. — А между прочим, кто-то из классиков давно подметил: незнание иностранных языков — первый признак общей некультурности.
— Тут цифры… семьдесят четыре — тридцать два. И еще… — хмуро сказал Яшка. — По-моему, это долгота. Да…
— А время идет, — сердито пробормотал Митрий. — И пока мы тут треплемся, где-то люди…
Все замолчали.
Они стояли, трое мальчишек, почти голые, на солнечном пляже. Все трое хмурые, злые.
— А давайте поищем: может, тут кто из культурных загорает? — предложил Генка. — Какой-нибудь профессор? Или академик?