Мальчик потупился и не отвечал. Лицо его стало пунцовым. Полицейский подошел к сыну, схватил его за волосы и заставил смотреть себе в глаза.
— Где ты взял деньги? — спросил он. — Где? Где?
— Это были мои собственные деньги, — со стоном произнес мальчик.
— Твои деньги? — переспросил отец. — Ты лжешь!
— Нет, — ответил мальчик и расплакался навзрыд. Слезы брызнули отовсюду, словно прорвав отчаянное сопротивление кожи, за секунду до того сухой и горячей. Они текли из глаз, из носа, изо рта, и каждая капелька пота на лбу тоже была как слезинка и тоже, казалось, полна муки. Все еще держа сына за волосы, отец всматривался в его залитое слезами лицо, но остался по-прежнему непреклонен.
— Это были мои деньги, — промолвил мальчик. — Мои деньги, я их не украл!
— Что значит твои деньги? Где ты мог их заработать?
— Я их нигде не заработал, и все же это были мои деньги, и я мог поступить с ними, как мне вздумается.
— Как же они к тебе попали?
— Честное слово, деньги были мои, мои собственные, я их не украл!
— Тогда скажи, откуда они у тебя.
— Мне их дал один человек.
— Кто именно?
— Я его не знаю.
— Лжешь, — сказал полицейский, отпуская сына. — Ты мне лжешь!
— Я знал, что ты мне не поверишь, — всхлипывая, проговорил мальчик, — знал, ведь я и сам бы не поверил на твоем месте, если бы не знал, что это правда! Потому и решил не рассказывать тебе про эти деньги.
— Пойми, я стараюсь помочь тебе, — сказал отец. — Все равно, украл ты или нет, я постараюсь тебе помочь. Но для этого ты должен сказать мне правду. За что этот человек дал тебе деньги?
— Я не знаю.
— Боже мой, сын, подумай, что ты говоришь? Кто же этому поверит?
— Никто, конечно, но раз ты спрашиваешь, я должен отвечать.
— Да, но отвечать правду. Когда это произошло? Когда тот человек дал тебе деньги?
— С месяц тому назад.
— И только на другой день после того, как ты забыл отдать деньги кассирше, ты решил их потратить! Ни раньше ни позже!
— Но я вовсе не забыл отдать деньги кассирше.
— Где же твоя логика, сын! Неужели ты не в состоянии придумать ничего более убедительного? Я готов сквозь землю провалиться от стыда, что мой сын врет так примитивно!
— Я тоже пытался найти хоть какое-нибудь правдоподобное объяснение, но у меня ничего не вышло.
— Вот видишь, ты уже и сам признаешься, что все это сочинил.
— Нет, нет, как раз потому, что я не сумел ничего придумать, мне и пришлось сказать тебе правду.
— Сколько же он дал тебе? — вдруг спросил отец.
Мальчик замялся.
— Сто крон, — сказал он. — Он дал мне сто крон.
Еще через несколько дней полицейский позвонил в учреждение, где работал мальчик, и сказал, что намерен любой ценой докопаться до истины. Он попросил к телефону директора, и они договорились, что, как только полицейскому станет известна правда, он немедленно сообщит обо всем директору и они вместе решат, можно ли будет мальчику остаться в учреждении. Сыну полицейский ничего об этом не сказал, они теперь вообще почти не разговаривали друг с другом, но тем пристрастнее он наблюдал за поведением мальчика в слабой надежде узнать что-нибудь дополнительно и либо выявить виновность сына, либо снять с него обвинение. Он теперь не стремился любой ценой доказать невиновность мальчика, да, по-видимому, это было уже невозможно, он просто хотел установить истину.
Пока продолжалось разбирательство, мальчик совсем сник, от былой живости и следа не осталось. Поручения он выполнял молча, почти не поднимая глаз, а все свободное время посвящал ремонту небольшого двухколесного велосипеда, принадлежавшего его закадычному приятелю Сигурдуру. Иногда он садился на этот велосипед и сломя голову носился по соседним улицам, но каждый раз находил какой-нибудь недочет и возился с починкой до глубокой ночи. Судя по всему, он избегал встречаться с отцом, лишь изредка, вернувшись с улицы, он заставал отца еще на ногах, тогда они сухо обменивались двумя-тремя словами, и тем все кончалось. Какая-то напряженность отравляла их отношения.
Лето меж тем стремительно близилось к концу. Раньше, по воскресеньям, когда полицейский не дежурил, они с сыном обычно с утра отправлялись на озеро, захватив с собой кораблики. Полицейский смастерил сыну два кораблика, и, едва мальчику исполнилось три года, оба увлеклись этой игрой. Сперва отцу приходилось самому крепить руль, управлять парусами и движением корабликов, но, как только мальчик подрос, он забрал инициативу в свои руки, и отцу осталось только наблюдать. Теперь отец изредка прохаживался по берегу озера, и по всему было видно, что мысли его полны горечи. Мальчик же, казалось, не думал ни о чем, кроме этого злосчастного велосипеда, и озеро вообще перестало для него существовать.