Я стоял на Советской, возле торгового центра, со своими жалкими картинками. Каждую пятницу, после учебы, я обязательно брал что-то из нарисованного за неделю, и нес на это людное место, чтобы продать хоть что-то.
Пару раз у меня за сегодня даже что-то купили. Кажется, неудачный рисунок кувшина с яблоками. Но той пожилой даме он очень понравился. А, может, ей просто стало меня жаль. Наверное, увидела мои покрасневшие и потрескавшиеся на морозе руки и сжалилась, решив купить у меня хоть что-то.
Я гордо держал картину под названием «Поле», смотрел на безразличные взгляды прохожих, которых искусство «выпускника худодки номер шесть» не очень впечатляло.
К часу третьему, ко мне подошла пара. Парень развернул что-то огромное. Как выяснилось, это были картины. Девушка аккуратно расставила их рядом, улыбнулась парню и помахала ему рукой.
Так на людной Советской остались только я и эта девушка. Мое любопытство тут же укололо меня, поэтому я не смог удержаться, чтобы не посмотреть, что же было на этих картинах.
— Вах! — только и смог произнести я. Наверное, если бы у меня были деньги, я бы тут же отдал их все за эти картины.
Реакция была ожидаемой. Люди стали сразу толпиться вокруг нее, доставая из своих кошельков крупные купюры. Девушка улыбалась, рассказывая о каждой картине. Меня немножечко поедала зависть, но старался держаться, убеждая сам себя в том, что у меня еще все впереди, и я нарисую ни один такой шедевр.
— Ты очень красиво рисуешь, — наконец я решился подойти к ней. Она сунула полученные деньги в карман, развернулась ко мне и улыбнулась во все тридцать два зуба.
— Спасибо, — она закивала головой, и ее длинные черные косички задергались вместе с ней. — У тебя тоже очень хорошие работы, — мне почему-то стало обидно после ее слов. Ведь кто-кто, а я-то знал, что по сравнению с ее рисунками, мои были ничтожны. — Давно тут продаешь?
Я кивнул. Ее я спрашивать не стал, потому что за все эти месяцы, увидел ее впервые.
— А на что копишь деньги? — поинтересовалась она, но тут же отвлеклась на нового покупателя.
Я немного задумался, а потом, вспомнив свою героическую цель, выпалил что есть силы:
— На добрые дела!
Она рассмеялась, продавая, кажется, последнюю свою картину. За пару часов у нее не осталось ничего из того, что они принесли с тем парнем.
— Какие же такие добрые дела?
Меня обескуражил вопрос:
— Ну, немного денег себе на новые краски оставлю, а остальные хочу пожертвовать на какое-нибудь доброе дело, — затем я почесал макушку, чуть сдвинув шапку, и добавил, — только у меня денег очень мало для добрых дел, вот поэтому продаю чисто в свое удовольствие.
Ее глаза округлились после этих слов. Она внимательно посмотрела на меня, потом на мои «картиночки», затем вздохнула и серьезно произнесла:
— Что ж, если тебе нужно так много на доброе дело, то вот, возьми, — в следующую секунду она протянула мне сверток с деньгами. Я вопросительно посмотрел на нее. Она пихнула мне деньги. — На! На доброе дело, только не соври.
Я взял эти деньги, развернул, принялся пересчитывать. Ни много ни мало было там тысяч двадцать.
— А это мне? — когда я поднял глаза, то не увидел ее. Я пару минут искал ее в толпе проходящих мимо людей, но так и не нашел.
Для нашего города это было вполне неплохо, чтобы прожить месяц. А для Москвы или Питера, так вообще деньги смешные. Я пару раз легонечко подкинул этот сверток, оценил, какой он легкий. Затем, положив его в карман, принялся собирать не только свои картиночки, но и мысли, которые разбежались по углам моей головы.
— Вот это да-а-а-а, — даже дома, сидя в кресле, я не мог поверить, что мне вот так просто на руки упали такие деньги!
Сначала я подумал, что мог бы потратить их на новые краски, кисти, холсты, бумагу и кучу всего. Потом вспомнил, что и этого добра дома хватает.
Я открыл интернет-магазин, стал искать телефон, который давно хотел себе купить. Но потом, понял, что двадцать тысяч на понравившийся айфон — мало. Подумал, что можно еще приобрести себе на эти деньги. Но то ли душила жаба, то ли сумма оказывалась маленькой, раз все мои желания были отправлены в корзину.
Где-то ночью, когда моя жадность достигла пика, я вспомнил, что эти деньги были даны не мне, а на «доброе дело».
Я долго вертелся в кресле и пытался дать сам себе определение этому простому понятию.
Доброе дело. Обязательно дело, только доброе. А какое дело может быть добрым? То дело, которое не причиняет другому вред. Значит, покупка нового монитора — тоже дело доброе.
Но разве добро, это когда кому-то, а не себе?
Я снова подержал в руках этот сверток. Мои руки ощутили, как он потяжелел на пару грамм. Мне показалось, что из-за мороза и перчаток я не смог тогда оценить истинный вес денег.
Утром я слонялся рядом с центром милосердия. Долго изучал детей больных раком, думал, кому же я пожертвую такие деньги. Может, мне стоит отдать их всем понемногу? Но если отдам всем, то вклад мой будет крохотный, совсем незначительный.
Я остановил свое внимание на маленьком мальчике по имени Витя. Витя болел чем-то сложным и непонятным, поэтому ему срочно нужна была операция за границей.
А что, если этот Витя выживет, да и вырастет настоящим тираном и деспотом? Что, если спасая жизнь невинному ребенку, ты обрекаешь весь мир на ужасную судьбу?
Но в моих руках не было шара с предсказаниями, поэтому я не мог сказать, кто из них станет хорошим, а кто плохим человеком.
Однако в моих руках были деньги, которые, кажется, за это утро потяжелели еще на пару грамм.
Я подумал, что если детям нужны дорогие операции за рубежом, то не лучше ли мне пожертвовать эти деньги на развитие отечественной медицины?
Но потом на полпути меня остановила мысль о том, что наше правительство очень нечестное, и мои двадцать тысяч, весом в килограмм, обязательно распилят между собой, и никакое доброе дело я не сделаю.
Я выбежал на соседнюю улицу и помчался с этими деньгами куда глаза глядят. Мне было страшно от того, что я никак не могу найти доброе дело, на которое мог бы потратить эти несчастные деньги.
Меня остановил старик, который просил милостыню. Я посмотрел на его ампутированную ногу, сжалился, и чуть было не положил все деньги ему в банку. Мою руку схватила женщина:
— Не давай, он все пропьет.
И мое сердце сжалось. Я услышал, как внутри что-то треснулопополам. Мой мозг не мог понять, где же настоящее доброе дело, на которое я могу пожертвовать такие тяжелые деньги.
Ответ на этот вопрос не приходил мне ни сегодня, ни завтра, не нашел я его и через неделю. Я ездил в школу, но из тех двадцати тысяч не брал даже на проезд. Чем дольше они лежали у меня, тем больше я думал о добром деле, которое не могу сделать. Меня что-то душило.
И то было не жадность, не вязаный шарф.
Я задыхался, когда искал по улицам города тех, кому действительно помогли бы эти деньги. Но каждый раз я находил тысячу неувязок, запятых, лишних слов, — все, что мешало мне пожертвовать эти деньги. Я потерял сон, стал нервным, на уроках был невнимателен. Я потерялся в собственном желании стать большим героем.
К концу другой недели я снова стоял со своими картинками, ожидая ту девушку. Но она не пришла ни в эту пятницу, ни в следующие.
Зато пришла весна. А мой карман почти отрывался от огромного груза, лежащего в нем. Кажется, деньги весили столько, сколько и я сам.
Я увидел парня, стоящего на Советской, рядом с торговым центром. Он явно закончил какую-то художку номера «н».
— Куда пойдут деньги от проданных картин?
Он посмотрел на меня, и я вдруг узнал в нем того парня, который приходил с девушкой.
— На добрые дела, — сказал он.
Меня трясло, но я старался держаться. Рука залезла в карман и нащупала смятый сверток тех самых денег. Я посмотрел на его прекрасные картины, а затем заглянул в его глаза:
— Почем нынче добрые дела?