Татьяна прикусила губу, может, стараясь не расплакаться. Щеки ее, оставаясь бледными, порозовели у самых ноздрей.
Тяжелый запах старой бумаги, недостаток света, сереющего за окнами, чуть возвышающимися над тротуаром, заляпанными грязью и зарешеченными, стол в фиолетовых пятнах, как в лишаях, - все это давило, угнетало, раздражало. Каиров не мог скрыть раздражения и не хотел скрывать.
- Зачем вы так сказали? - спросила Татьяна робко и жалостливо.
- Вас как воспитывали папа с мамой? По-новому или по-старому?
- Не понимаю? - когда Татьяна удивлялась, ее глаза становились похожими на глаза ребенка.
- С ремнем или без ремня?
- Мирзо Иванович, - укоризненно сказала Татьяна. И улыбнулась. И платок теперь можно было не комкать в пальцах. За ненадобностью.
- Понимаю, - Каиров приподнял ладонь. - Возможно, я покажусь вам консервативным мужчиной. Но я человек искренний… Я считаю, что на ниве воспитания, если говорить военным языком, ремень снят с вооружения преждевременно.
- Какое счастье, что я не ваша дочь!
- Одна из самых старых и неопровергаемых истин гласит, что человеку свойственно заблуждаться, и вещи, которые он порой принимает за счастье, на поверку оказываются не таким большим счастьем. Скорее наоборот…
- Из этого следует… - в глазах Татьяны было и любопытство, и хитринка, и даже улыбка. И еще что-то… Только не тоска. Нет, нет.
- Из этого следует, - подхватил Каиров, - что нужно взять у начальника Дома офицеров скатерть и покрыть ею стол. Нужно взять тряпку, выйти на улицу и протереть окна. Нужно, наконец, открыть форточку…
- Она не открывается, - пояснила Татьяна.
- Этого не может быть, - сказал Каиров. - Мы заставим ее открываться…
… Визит Каирова приободрил Татьяну.
Но, к сожалению, бодрости этой хватило только на полдня.
Вяло, словно тяжелобольная, Татьяна вынимала абонементные карточки из узкого длинного ящичка, стоящего на ее столе по левую руку. Ящик был старый, некрашеный, утративший первоначальный цвет оструганного дерева, со следами пальцев и чернильными пятнами, выцветшими и совсем еще свежими. Книги отличались ветхостью, заношенностью и пахли, точно несвежее белье.
Посетителей было мало. Они приходили по одному, чаще всего молодые офицеры, красовались перед Татьяной, острили, шутили. А она, обычно такая приветливая, отвечала сегодня невпопад, смотрела отчужденно и не улыбалась.
Каждый раз, когда скрипела на поржавевших петлях входная дверь, Татьяна настораживалась и с волнением смотрела в дверной проем, ожидая увидеть чужое, незнакомое лицо, услышать слова пароля. Но лица все были в общем-то знакомые, примелькавшиеся. И взгляд ее угасал.
И она опять оставалась наедине со страхом.
Тот телефонный звонок раздался около трех часов дня. Примерно без семи минут. Татьяна поднял а трубку и сказала:
- Библиотека.
- Татьяна Ивановна? - мужской голос был ей незнаком.
- Да. Слушаю.
- Здравствуйте, дорогая Татьяна Ивановна. Мне известно, что у вас есть пианино.
Она вздрогнула и ощутила необычайную сухость во рту, и в горле, и в легких, а ладонь, сжимающая трубку, стала, наоборот, такой влажной, словно ее опустили в воду. Но это, конечно, было не самое главное. Главным и страшным оказалось то, что Татьяна забыла слова ответа.
Сдавленным, не своим голосом она сказала:
- Здравствуйте… А кто вы? А как… как вас зовут?
- Это неважно. Мне известно, Татьяна Ивановна, что у вас есть пианино, - настойчиво повторил мужчина.
- Да, но оно испорчено.
- Могу предложить в обмен мешок картошки.
- Спасибо. Мне нужна мука.
- Вот и хорошо. Договоримся, - весело сказал мужчина. - А сейчас, Татьяна Ивановна, приподнимите свой узкий ящик с абонементами. Прошу вас.
Окончательно растерявшаяся Татьяна приподняла ящик.
- Что вы там видите? - спросил мужчина.
- Паспорт.
- Правильно. Откройте паспорт, и вы найдете квитанцию в камеру хранения. Вам останется лишь сходить на вокзал и предъявить квитанцию с паспортом, чтобы получить в камере хранения свой чемодан.
- Мой?
- Конечно же.
- А куда его деть?
- Оставьте у себя.
КНИГА ПОСТУПИЛА
По своей натуре, по складу характера Каиров был человеком медлительным. О нем нельзя было сказать, что он тяжел на подъем, или ленив, или апатичен. Но когда он проводил какую-нибудь операцию, то вначале напоминал неуклюжий паровоз, который долго-долго пыхтит на путях, медленно, будто нехотя, трогается с места и лишь позднее набирает крейсерскую скорость, способную вызвать удивление.