Даже вершины гор, сонные, еще лежали в обнимку с небом, убаюканные^ посвистом соловьев, да и не только соловьев, но и других птиц, названия которых Каиров просто не помнил.
Свежим и чистым был воздух, и дышалось легко, и не приходило ощущение усталости, душное, как тесный воротник.
Длинное тело причала нечеткой чернью рассекало бухту. Из крохотной будки, стоявшей у входа на причал, вышел матрос в бушлате и с винтовкой. Матрос и винтовка показались Каирову очень большими, он с удивлением посмотрел на маленькую будку, покачал головой.
Проверив документы у Каирова и Чиркова, матрос отдал честь. Сказал:
- Проходите.
Доски на причале были влажными. Пахли солью. Соль откладывалась на них годами. Доски почернели, обветшали.
А Каиров помнил этот старый причал молодым, пахнущим лесом. Все стареет. Причалы - тоже.
Каиров не предполагал уехать так внезапно. Он рассчитывал покинуть город, повидавшись еще с Золотухиным, Нелли, Дорофеевой. Думал побеседовать с шофером Дешиным… Однако радиограмма, вызывающая его в штаб фронта, поступила сразу же после сообщения о завершении операции «Будда». Каирова ждало новое задание, судя по всему, не терпящее отлагательств.
- Не забудьте показаться врачу, - напомнил Чирков.
- Игрушки все это, сынок. Каиров будет жить до ста лет. У нас род долгий.
С тральщика, что пришвартовался с правой стороны причала, санитары выносили раненых. Носилки не были накрыты простынями.
Матросы лежали в разорванных тельняшках. И бинты были темными от крови.
- Здравствуйте! - голос Аленки. И сама она в матросском бушлате. Идет рядом с носилками.
Мужчины останавливаются.
- Это хороший знак, - говорит Каиров. - Увидеть знакомого - все равно что присесть перед дорогой.
- Давайте посидим, - предлагает Аленка. - Несколько секунд ведь можно.
- Можно, но не нужно. Все будет хорошо, Аленка, - улыбается Каиров.
- А вы почему молчите? - Аленка обращается к Чиркову.
- Вы оказались здесь так неожиданно, - смущенно говорит капитан.
- Совсем нет… Приехала за ранеными.
- Я. понимаю. Я выразился неправильно.
- Вы все правильно сказали. Я к вам придралась.
Чирков:
- Что вы делаете Первого мая?
- Дежурю.
- Да… - Чирков говорит тихо и грустно. - У меня тоже будет какое-нибудь дело.
- А если не будет, приезжайте, - приглашает Алеп-ка. - Я дежурю до шести вечера.
- Теперь темнеет поздно, - отвечает Чирков.
- Весна же… - Аленка поворачивается к Каирову: - Счастливого пути.
- Спасибо. А знаешь… Дай-ка я тебя поцелую, дочка.
Плечи у Каирова широкие. И голова Аленки исчезает между ними.
Капитан-лейтенант - командир катера - весело приветствует:
- Здравия желаю, товарищ полковник.
- Я не опаздываю?
- Нет. Все нормально.
Катер возле пристани переваливается с борта на борт. Кто-то невидимый размахивает впереди зеленым фонарем. И линии получаются, как большие листья.
- Теперь можно отчаливать, - говорит капитан-лейтенант.
Каиров протягивает Чиркову руку:
- Я тобой доволен, Егор Матвеевич. Рад буду, если еще придется вместе работать. А вообще… Бодрости тебе, лихости, смелости… Только не покоя.
Застучали моторы. Метнулись над берегом вспугнутые чайки.
Корма катера поползла влево, медленно, почти незаметно.
Темное пространство воды, хлюпающей о старые сваи, вдруг стало расширяться, вытягиваться, поигрывать скупыми предрассветными бликами. Потом катер осел, замер, стряхнул оцепенение и рванулся к створу портовых ворот. След за ним потянулся широкий, курчавый, белый, словно тополиный пух.
Москва - Туапсе
СКОЛЬКО ЗИМ…
Месиво из дождя и снега. Уже второй час, дребезжа разболтанными стеклами, трясся в нем продрогший автобус Мурманск - Никель.
Дорога тонула в мглистой слякоти, петляла мимо скрюченных, голых берез, мимо озер, длинных и крошечных, мимо насупленных валунов. Вместе с дорогой петлял и автобус, подставляя ветру мокрые малиновые бока…
Грибанов томился, приткнувшись к спинке кресла, нагревшегося за дорогу, ставшего его местом, его домом на эти серые три часа. Лицом к нему сидела молодая пара, ехавшая до Никеля. Черненькая, южного типа женщина и белобрысый, беспредельно счастливый парень. Он все время обнимал свою спутницу. Прижимался к ней щекой. И женщина, млея от счастья, посматривала из-под прищуренных ресниц вызывающе и нагловато. Будто Грибанов умышленно сел напротив, будто не прятал взгляда в размытое стекло. Будто… В конце концов, он не выбирал билет, а заспанная кассирша сунула ему зеленоватую бумажку, написав на ней авторучкой цифру «четыре».