- Из журнала.
- Первый раз вижу живого журналиста, - теперь Агнеса повернула голову.
- Смеетесь?
- Честно.
Когда проезжали мимо белого пятиэтажного дома, недостроенного, с бочками извести в подъездах и цементом, рассыпанным во дворе, мужчина сказал:
- Если бы вы приехали на месяц или полтора позже, непременно бы поселились в нашей новой гостинице.
- Какая разница! - заметил Грибанов.
- Все же… - неопределенно выкрикнул мужчина.
Старая гостиница, в один этаж, барачного типа, находилась в стороне, несколько выше дороги. Рядом со столовой военторга, рядом с продовольственным и промтоварным магазинами. К гостинице примыкал и книжный ларек.
Мотоцикл подкатил к самому входу. Грибанов взял чемодан, поблагодарил и вежливо попрощался. Но мужчина пожелал познакомиться, протянул руку:
- Санин - прораб.
Представился не просто, а как-то торжественно, словно сказал: «Премьер министр Уганды» или «Король Иордании».
И лицо и пальцы на руках Санина показались Грибанову слишком упитанными. Сколько же прорабу лет? Тридцать? Кто они? Муж и жена?
В коридоре гостиницы за квадратным столом, застланным чистой, но не новой клеенкой, девочка-первоклашка делала уроки. Приветливая средних лет женщина вышла навстречу Грибанову. За ее спиной синело окно, подгущенное светом яркой, не коридорной лампочки, вкрученной, видимо, ради девочки. Женщина остановилась рядом с девочкой, положила ей руку на плечо. И мать, и дочь смотрели на Грибанова. И ему понравились эти люди. Он понял, что в гостинице ему будет хорошо и уютно.
- Мне бы отдельный номер, - попросил он. - Со мной ценная аппаратура.
Женщина ответила ему, возвращая журналистский билет:
- У нас большие комнаты. Но вы живите спокойно, я к вам никого не подселю.
Скатерть с широкой коричневой каймой свисала со стола почти до самого пола. С одной стороны, противоположной двери, стола касалась кровать. В комнате были еще кровати. Шесть пустых кроватей под белыми простынями.
Шестеро стояли спинами к стене, безмолвные, измученные. Простиравшиеся выше человеческого роста дубовые панели холодили пальцы рук, связанных пеньковыми веревками. И немец, казалось, курил эти пеньковые веревки, потому что табак в его сигарете дымил низкосортный, эрзац-табак, и запах стоял жженых тряпок, паленой щетины и самой обыкновенной горелой пеньки. Бесцветные глаза немца были маленькими, а ресницы и брови над ними - такие белесые, что различить их можно, только тщательно всмотревшись.
Переводчик, худой эстонец в белоснежной рубашке, при галстуке, сидел возле столика с телефонами. На соседнем стуле висел его темно-коричневый, из хорошей шерсти пиджак.
Немец подошел к светлой девушке, взял за локти и резко повернул лицом к шестерым мужчинам. Хрипло заговорил по-немецки. Худой эстонец в белоснежной рубашке перевел:
- Кто передал тебе пистолет? Смотри внимательно.
Она устало подняла глаза, посмотрела на мятых, небритых мужчин. Отрицательно покачала головой.
- Scheisе! Du bist Scheisе! - прокричал в гневе немец.
Худой эстонец не стал переводить. Он был хорошо воспитан.
Немец с размаха ударил девушку по щеке. Еще раз… Еще… И хотя он злился, но бил ее, в общем-то, хладнокровно, как иногда сильные бьют слабых, не рискуя получить сдачи.
Она не пыталась уклониться от ударов и гордо держала голову на длинной красивой шее. Лицо ее стало розовым от ударов и блестящим от слез.
Грибанов сделал шаг вперед. И сказал:
- Я!
Стук в дверь и смех с порога. Это смех Агнесы. И Санин за ее спиной - чуточку смущенный.
- Извините за вторжение, - бормочет Санин.
- Ерунда, - возражает Агнеса, - благодарите за вторжение. Иначе вы здесь завянете от скуки. Мы забираем вас в клуб. Вы увидите там сливки общества. И польский фильм с участием Беаты Тышкевич. Вам нравится такой тип женщин?
- Я не помню эту актрису. Но если вы относитесь к типу Тышкевич, то - да.
- Что я говорила? - Агнеса гордо посмотрела на Санина.
Она теперь была в темном, с узким белым воротником пальто. Сапожки на шпильках. Волосы прикрывал пестрый платок. Грибанов подумал, что в мотоцикле она выглядела моложе и что сейчас ей спело можно дать двадцать три или двадцать четыре года.
Он достал из чемодана бутылку коньяку.
- Ясно, почему он так перепугался, когда я уронила чемодан.
Добираться до клуба пришлось, прыгая с кочки на кочку, потому что к ночи потеплело и грязь лежала на дороге, и возле нее, и у заборов, жидкая, ни с чем не сравнимая, чавкающая грязь.