Выбрать главу

Ксендз молчит. Косит взгляд направо. Потом с быстротой молнии хватает пистолет и опускает его в шляпу старичка, стоящего слева.

- Дальше.

Старик, как держал шляпу на уровне живота, так и повернулся к соседу - мужчине с рябым лицом. Рябой все видел. Но именно тут и случилась первая заминка. Рябой коснулся шляпы, конечно, он мог бы взять пистолет, заметный, черный на белой подкладке шляпы. Но он хотел взять его вместе со шляпой. Старик же энергично замотал головой и что-то промычал. Тонкие пальцы рябого вдруг посинели и покрылись потом, холодным, как роса. Один глаз заметался, другой… Грибанов понял, что другой глаз рябого стеклянный.

Гестаповцы приближались.

Нервически дернув локтем, рябой сунул пистолет светловолосой девушке. Она взяла его, но…

Что было потом?

Вскрик: «Ой!» Всплеск руками. И звук упавшего пистолета, будто удар по барабану.

- Наlt! Наlt!

Под ноги эсэсовцам уже летит граната. Зал вертится волчком. Зал прыгает влево, вправо. Люди падают на пол между рядами. Но взрыва нет. Гранаты оказались дымовыми шашками. И едкий желто-белый дым расползается по кинотеатру.

Затем кузов автомобиля. Чьи-то спины и локти. Пахнущий духами затылок светлой девушки. И ствол автомата, как шлагбаум.

Коридор гестапо. Удручающе обыденный, как во всяком учреждении средней руки.

Удар между глаз. И все исчезло. Даже не сон, а так… пустота.

Боль - первый признак, что ты еще жив. Черная пасть ведра, загораживающая белый свет. Лужа. Можно сказать, плаваешь в луже. Только это еще не кровь. Это вода. Тебя привели в чувство.

Снова допрос…

С Агнесой он танцевал вальс. Третья или четвертая пластинка крутилась на радиоле, с тех пор как окончился фильм, но Грибанов все это время стоял возле стены, и много других мужчин стояло, а девушки танцевали друг с другом, подчеркивая, что им не скучно. Потом Агнеса взяла его за руку:

- Потанцуем?

Грибанов посмотрел на Санина. Тот одобрительно кивнул:

- Да, да…

- Он не умеет танцевать вальс, - сказала Агнеса.

- Не научился* - пояснил Санин.

Она танцевала ласково. И ее щеки были так близко, что разглядеть уже было ничего невозможно. Тогда он смотрел чуть вправо и вниз и видел крупные клетки паркета и узкий носок ее сапожка.

- Как вы сюда попали? - спросил он.

- Это скучно. По направлению… Скажите лучше, вы женаты?

- Я похож на семейного человека? - он уклонился от ответа.

- У вас интересная жизнь, - сказала она.

- Да.

И никаких уточнений. А что они дадут? Ночь ли, день. Зима, лето. Командировки, съемки… Продрогший и промокший по десять часов бегаешь по стройке ли, по палубе, чтобы сделать снимок, черно-белый, цветной динамичный снимок, который пойдет на обложку. А может, и на выставку… И главный редактор, обозревая разложенные на большом столе крупные снимки, улыбнется и скажет: «Молодец, Грибанов!» Но бывает и так, что глаза у главного потускнеют, лицо станет чужим, а голос металлическим: «Схалтурил, дружок».

- Зачем вы сюда приехали? - Агнеса отодвинулась.

- За девушкой.

Агнеса не поверила. Она не возразила, не улыбнулась, не покачала головой. Но он понял, что не поверила.

- Как ни дик мой ответ, но это правда.

- И сколько лет этой девушке?

- Семнадцать или восемнадцать.

- Она красивая?

- Непременное условие. Иначе мне несдобровать. Она должна быть такой же прекрасной, как вы или Беата Тышкевич. И ко всему этому незамужней.

- Не знаю, как Беату, но меня последнее условие не пугает.

- Вы живете одна?

- С мамой.

- Вам пришлось привезти сюда маму. Похоже, вы решили обосноваться здесь надолго.

- Она очень больна. Я не могла ее оставить в Эстонии. Да и врачи говорили, что перемена места жительства может пойти ей на пользу.

- Ваш отец жив?

- В сорок седьмом году он был убит националистами. Я не помню его. Они бросили гранату прямо в комнату. Отец стоял возле моей зыбки. Получилось, что он прикрыл меня.

- Это тоже сказалось на здоровье вашей матери…

- Конечно…

В автобусе без окон было их десять узников. Он не знал, откуда взялись еще четверо. Они уже стонали, когда привели Грибанова и еще пятерых. Хмурые эсэсовцы с автоматами на коленях сидели возле дверей, будто идолы. Никто не понимал твердо, куда их везут и с какой целью, но, видимо, многие полагали, что это последняя дорога, последний путь, последняя неизвестность, быть может, и не самая страшная из тех, что выпадали у некоторых на веку, но последняя…