- Ты нес меня мимо школы.
- Это кладовка со школьным инвентарем.
Он страшится долгого молчания. Ему только семнадцать, и он никогда не сидел вот так в темной кладовке наедине с девушкой. А рассвет прохладный. Осенний. И светлой девушке холодно. Светлая девушка ежится. И Грибанов обнимает ее за плечи. Он думает, о чем бы еще спросить. Только бы не молчать.
- Интересно, куда увели остальных?
Ясно. В другие дома, сараи, подвалы, ответит девушка. Но она говорит совсем другое:
- Поцелуй меня в губы.
Оконце под крышей светлеет, точно доска, исписанная мелом.
- У тебя есть имя? - спрашивает он.
- Вали… Нравится?
- Да… Они тебя сильно били?
- Нет. Кажется, нет… А почему ты не целуешь?
Агнеса с тревогой глядела на мать и на Грибанова. Грибанов прижимал клеенку пальцами и смотрел на них:
- Утром старый учитель увел меня к рыбакам. Позже я узнал: нам повезло. Вместе с нами был задержан настоящий подпольщик. Вот почему нас и вызволили… Потом я воевал, был ранен, дошел до Вены. Но все сложилось так, что я больше никогда не встречал Вали и ничего о ней не слышал.
Женщина молчала. Она словно забыла о его присутствии и, подвинув к себе бумажный пакет, брала булавки и прокалывала материю. Агнеса нетерпеливо ерзала на стуле. Уж как-то очень навязчиво тикали часы.
- Все это очень похоже, - грустно сказала женщина. - Но я никогда не жила в Таллине. При немцах я была в Пярну связной между подпольем и партизанами. Меня тоже пытали… А сейчас, простите… Болит голова.
Кажется, у нее была заготовлена первая фраза. И, может быть, она твердила ее сегодня утром, и по дороге к нему, и вчера вечером. А может быть, она придумала эту первую фразу еще тогда, у мотоцикла. Когда уронила его чемодан, и всплеснула ладошками, и посмотрела так, будто они были знакомы двадцать лет, и он вопреки логике и рассудку спросил, не жила ли она в Таллине в тысяча девятьсот сорок втором году.
Но она постучала в дверь и сказала:
- Можно?
А он ответил:
- Нет.
Потому что в это время заряжал кассету, стоя перед кроватью на коленях, и руки его прятались под одеялом, и холодная пленка скользила между пальцами.
Агнесе пришлось ждать за дверью две минуты. И когда она вошла в комнату, то первая фраза уже была неуместна. А без этой фразы она не знала, с чего начать, потому что та фраза казалась ей ниточкой, с которой разматывался клубок.
Может, она должна была открыть дверь и сказать, как выдохнуть:
- Я пришла.
Но теперь, когда она две или три минуты торчала возле порога, говорить это было бессмысленно.
- Я увидела у вас свет. И зашла.
Ложь была наивной, словно детский рисунок. Агнеса догадалась об этом, лишь произнесла последнее слово. Естественно, Грибанов заряжал кассету в темноте. И щелкнул выключателем, уже открывая дверь.
- Завтра уезжаю, - сказал он.
- Как?! Совсем? И вы больше никогда не приедете сюда? - спросила она с печалью в голосе.
- Жизнь корреспондента как ветер, туда-сюда… Прикажут, приеду, - ему не хотелось разговаривать и тем более проявлять любезность.
- Если я прикажу?
- Вы не прикажете, Агнеса. Это вам просто сегодня кажется.
- Я не видела вас два дня. Я раньше не знала, что два дня - это так много.
- Мне пришлось съездить в Никель.
- И вы нашли то, что искали?
- Так бывает всегда… И вы найдете.
Она расстегнула пальто. И он помог снять его. И повесил на вешалку. Пестрый платок повис на спинке кровати, а сама Агнеса села на кровать, коснувшись плеча-ми стены. Смотрела на него пристально и очень серьезно, будто что-то взвешивала, что-то решала чрезвычайно важное для себя. Он не сел рядом с ней, а остался стоять возле стола, где без всякого порядка лежали объективы, пленки, фотоаппараты.
И ему не понравилось… Его покоробило, как от фальшивой ноты: она сказала вдруг капризно:
- Я хочу, чтобы вы подошли ближе.
Нет, нет. Будем надеяться, это была не та, первая фраза. Первая фраза представлялась ему красивой, как сама Агнеса. Он сказал:
- Не надо. - И тут же сам оплошал: произнес вяло, без гордости: - У меня дочь перешла в девятый класс.
Агнеса смежила ресницы.
- Можете считать, что вы меня очень обрадовали.
В коридоре захныкала маленькая девочка:
- Мама, я посадила кляксу.
Зашлепали шаги. Женщина певуче заметила:
- Пальчики у тебя непослушные.
Через минуту молчания он сказал ей «ты», ибо, несмотря на то, что он как вкопанный стоял возле стола, а она сидела на его смятом одеяле, между ними уже случилось что-то. Оттолкнувшее, сблизившее? Видимо, все-таки сблизившее, потому что он спросил: