Топот усилился, и в спальню забежали близнецы.
— Ма-а-м, а чего ты не встаешь?
— Мамочка, а ты скоро вернешься? — Нина забралась к маме в постель.
— Через три дня, солнышко, — ласково ответила ей Тарья. — Мамочке надо уехать по работе.
— Маме нужно ехать на работу, чтобы делать ми… микарабаилогию! — деловито объяснил своей сестренке Том.
— Микробиологию, зайчик, — улыбнулась Тарья и погладила его по шелковистым светлым волосам. — Микробиологию. Но мамочка поедет по другой работе, не по микробиологии. Вы с Ниной позавтракали?
— Я позавтракал, а Нина только сок пила. А папа даже и не заметил!
Рику с Тарьей переглянулись и улыбнулись.
— Пап, а почему мы живем в Финляндии, но язык у нас называется английский, а не финляндский? — спросил вдруг Том.
— Потому что раньше, давным-давно, в мире было много разных языков. И на английском говорили в Англии. Поэтому он и называется — английский.
— А почему его теперь по-другому не называют? — не унимался сын.
— Малыш, так люди задумали. Много-много лет этот язык назывался английским, и люди решили, что для удобства его будут продолжать называть английским.
— Мамочка, вставай! Пойдем! — тянула ее за руку пятилетняя дочь.
— Хорошо, хорошо. Встаю. Спускайтесь вниз, я сейчас тоже приду. Бегите! — Тарья сидела в постели, укутавшись в одеяло.
— Я хочу с тобо-о-ой! — захныкала Нина.
— Нина, малышка, иди с братом вниз, мы с мамой сейчас придем, — Рику сказал это так, что дочь поняла — сопротивление бесполезно. Она опустила обе руки как можно ниже, ссутулилась, выражая недовольство, так, что ее длинные мягкие светлые волосы коснулись пола, и поплелась из комнаты. Томас последовал за ней.
— Как же нам повезло с ними… — прошептала Тарья.
— Семейство блондинчиков! Один я у вас черноволосый, как белая ворона! — ответил Рику, не распознав игры в своих словах.
Когда супруги удостоверились, что дети спустились на первый этаж, Рику откинул одеяло.
— Ты сегодня без протезов, что ли, спала?
— Да. Им скоро два месяца. Я чувствую, что они мне уже не подходят. Надо новую пару.
— Юбилейная будет.
Тарья вопросительно посмотрела на мужа.
— Пара юбилейная будет. Сороковая.
— Ужас какой. Сколько денег на это уходит. А ведь с каждым разом все дороже и дороже!
— Денег? Денег?! Смеешься? Хоть куда-то же их надо девать! Я даже слышать ничего не желаю! Ты бы лучше об этих своих судилищах подумала! Забот как будто других мало! Вот ведь! Согласилась на свою голову!
— Согласилась? Будто у меня были варианты… Это мой гражданский долг. Я не имела права не согласиться — таких, как мы, и без того по всему белому свету ищут!
— Звезда ты моя! — Рику поцеловал жену, встал с кровати и достал протезы. — На сколько, как думаешь, тебе их еще хватит, пока совсем не впору станут?
— Думаю, неделю-то я точно в них еще прохожу. Ты закажешь новые?
— Конечно.
Тарья вытянулась на кровати, и муж сосканировал ее нижние конечности, на которых отсутствовали стопы, щиколотки и небольшая часть голени.
— Готово. Выслал в лабораторию. К твоему возвращению будет готова новая пара.
Он передал ей старые протезы. Тарья поднесла каждый протез к культе, и в течение пары секунд они легко соединились с конечностями, образовав на вид полноценные бесшовные ноги. Тарья поднялась с постели, улыбнулась мужу и, почти незаметно прихрамывая, пошла к детям.
Она много раз бывала в Париже, но, несмотря на восхищенные отзывы о нем, ей там было неуютно. Спустя двадцать пять минут после того, как ее левипод оторвался от домашней парковки в Эспоо и набрал третью скорость, Тарья пыталась разобраться в непонятной для нее системе парковок французской столицы — сначала надо было выбрать сектор парковки и заплатить за нее, и только потом парковаться. Какая глупость!
Тарья была удивлена тем, с каким вкусом организаторы лекции оформили сцену, где через четыре часа должен выступить профессор Филипп Мартинез — лаконичные черно-белые столбы света имитировали колонны, создавая в сочетании с дрейнером невесомую, но визуально уловимую границу между площадкой и улицей. Улицей, конечно, это можно было назвать с большой натяжкой — скорее, это была пропасть, ибо главный лекционный зал располагался на высоте 350 метров над землей, а стены были заменены невидимым глазу дрейнером. Когда загуститель воздуха был изобретен, в девелоперском бизнесе и индустрии декора случилась настоящая революция. Абсолютно не распознаваемая глазом стена воздуха любого размера и формы стала полноценным строительным материалом — дрейнер использовали и в качестве несущих конструкций, и как средство зонирования помещений, а с добавлением краски в процессе загустения дизайнеры могли буквально рисовать в воздухе любые принты, как бариста рисует узоры на молочной пенке в чашке капучино. Дрейнер успел и побывать законодателем моды, и выйти из нее, и ознаменовать собой дурной вкус, пока, наконец, не стал обычным материалом.