— Лукас, вы разыскиваете таких, как я? Их что, так много?
Расмуссен, не обращая на меня внимания, выглядывает из сарая, выходит на улицу, потом машет рукой, Джон берет лошадь под уздцы и ведет во двор, Билли следует за ним. Расммуссен машет рукой уже мне, прикладывает указательный палец к губам, требуя молчания. Иду, молчу. Билл с Джоном уводят телегу в сторону леса, мы идем следом.
— Вы не ответили…
Расмуссен снова прикладывает указательный палец к своим губам и шипит:
— Тихо! Потом!
Подчиняюсь, молча иду за телегой. Вот и деревья. Все, теперь нас ниоткуда не видно, подлесок тут густой. Расмуссен останавливается:
— Простите за резкость, но надо было уйти, пока местные церковные служители не спохватились и уж тем более не увидели нас. Амбар и подвал предоставили иеромонаху они. И могут там появится в любой момент. Постоим тут. Вы можете задать вопросы.
— Что вы будете делать с иеромонахом и его подручными?
Расмуссен смотрит мне в глаза:
— Парни их сейчас убьют и похоронят.
Вот так, никаких иносказаний и эвфемизмов. Добрый 19 век.
— Зачем?
— Если оставить в живых, то покинуть Россию мы не сможем. Как только иеромонах доберется до властей, подключится флот, начнутся блокировки портов, гонки кораблей с артиллерийской стрельбой и абордажным боем. Будет шумный скандал, погибнем не только мы, но и другие, непричастные к тайным операциям люди, хорошие люди, достойные моряки. Причем с обеих сторон. Это во первых. Во вторых, ни мне, ни вам точно не выжить в случае огласки. Нашей гибели будут желать обе стороны, чтобы информацией из будущего никто не смог воспользоваться и получить преимущество. В третьих — даже если каким-то чудом нам удастся ускользнуть, а после вашего появления здесь я начал верить в чудеса, то нас будут преследовать все, кто о нас узнает. Остаток жизни мы проведем в страхе, как загнанные крысы. И четвертое — эти люди используются церковью для очень грязных дел, они профессиональные убийцы, садисты и мракобесы. По законам божьим и человеческим такие мерзавцы жить не должны. Хотите знать, какую смерть они вам уготовили? Вас бы сожгли заживо, пытками превратив перед смертью в воющий от боли кусок мяса.
Молчу. У Рассмуссена лицо строгого папаши, отчитавшего нерадивого сына. Он переводит дух после назидательной тирады и уже более человечным тоном спрашивает:
— Что еще вас интересует, Николай Михайлович?
— Две спецслужбы ищут таких как я, привычно убивая друг друга в процессе поисков. Значит, таких много?
У Расмуссена даже получилась добродушная улыбка:
— Мы заинтересовались вами случайно. У нашей службы другие задачи. И таких как вы — очень немного. Но есть. Вы же есть? И до вас в мире происходило нечто, смущающее умы и порождающее легенды. Раз или два в столетие появляются люди не от мира сего. Обычно они безвредны и остаток своих дней проводят среди сумасшедших. Но, увы, не все. Вы слышали что-нибудь о Жанне-Деве из Франции, о Лютере из Саксонии?
— Вы говорите о Мартине Лютере, родоначальнике лютеранства? И о Жанне д Арк?
Рассмуссен одобрительно кивает:
— Да. Если и вы знаете их имена, то должны понимать, что последствия их деятельности оказались весьма серьезны. Особенно для церкви. А уж откуда они такие взялись… Кстати, Наполеон Бонапарт наиболее свежий пример, его происхождение тоже имеет ряд загадок. Лишь плачевное состояние церкви в тогдашней Франции позволило ему занять трон. Не из пустой блажи, а после ряда весьма неординарных э-э-э-э эксцессов иерархи католической и православной церквей решили не допускать появления новых мессий. Есть соответствующая служба в Ватикане, есть в Москве. Мы — люди светские, мы верим в господа, но религиозный фанатизм нам чужд. И если бы вы избежали встречи с иеромонахом и его людьми, мы бы не вмешались. Но мы знаем, как они поступают с такими, как вы. Это бессмысленное зверство и откровенное мракобесие. А мы не звери. И не питаем к ним симпатий. Потому и спасли вас.
— Ну, наверное… Но донос об ожившем дурачке, заговорившем по английски, не мог сам по себе вас заинтересовать. Дурачков много. Было что-то еще, что вас подтолкнуло к правильным выводам. Что?
Расмуссен опять уставился глаза в глаза. Отвечаю таким же взглядом, стараюсь не моргнуть, отмечаю, что радужка его глаз стального цвета. Внезапно он отворачивается, достает из кармана трубку, кисет, принимается ее набивать. Осознаю, что очень хочу курить, достаю свою трубочку, англичанин не чинясь, угощает меня табаком. А чем зажечь? С огнивом я не в дружбе. Англичанин сует руку в карман штанов, вынимает и чиркает… Зиппо! Вот это номер! Мы раскуриваем трубки. Расмуссен дает мне ее рассмотреть. Да, Зиппо, исправная, новехонькая.