Да, это я вышла на Беранжер Пьярд и заплатила ей за помощь мне.
Мне жалко близнецов, моих крошек, потому что они останутся без мамы. Меня же казнят за убийство, верно? Я в любом случае гарантированно исчезну менее чем через 16 лет, но это время я могла бы провести со своими детьми. Казни не боюсь. Совсем не боюсь. Жалею ли я о том, что сделала? Жалею. Этот кусок говна не стоил того, чтобы обрекать моих детей на жизнь без матери. Простите».
Когда Тарья Экман закончила, Валерия, в глазах которой стояли слезы, умоляюще сказала:
— Тарья! Ну зачем же ты так? Неужели просто месть?
— Просто месть, госпожа Видау. Упоительная, удивительно сладкая на вкус, облегчающая душу месть…
— Госпожа Экман, — обратился к ней Арманду Тоцци, — прошу вас, поясните мне для протокола одну вещь. Я правильно понимаю, что в то утро латиоид предназначался именно Стефани Джефферсон?
— Правильно, капитан. Я должна была увидеть, как мой отец умирает, истекая кровью. И попросила домработницу, Беранжер Пьярд, подбросить латиоид в кофе этой суки, чтобы она его выпила и сдохла, а подозрение пало на отца. Я пошла ва-банк и выиграла. Как я и ожидала, отца осудили, он подал апелляцию и попал к нам в Квадрат. Я искоса поглядывала на него, уверенного, что сейчас ядро окрасится в белый… Вы бы знали, как сильно я желала ему смерти, как хотела видеть его, орущего в кресле, шокированного, раздавленного! И от удивления и радости даже тихонько шепнула: «Нет…», когда ядро действительно окрасилось в красный. А ведь госпожа Видау спрашивала его, не хочет ли он заявить отвод высоким судьям, и он не заявил, хотя знал, что среди судей находится его дочь, но не мог и подумать, что она пришла не честно судить его, а казнить. Можете себе представить, насколько он был уверен в исходе апелляции в его пользу, что пошел на такой риск! Какая дилемма — заявить отвод и остаться в живых, но взамен признать, что я его дочь, и вытащить на поверхность все те грехи, которые остались далеко в его молодости!
Одним выстрелом я убила двух зайцев — зайца по имени Джефферсон за то, что разбила Эрику жизнь, и зайца по имени Кравиц за все остальное. Молодец, мальчик, — обратилась Тарья к Лукасу, — если бы не твой острый взгляд, никто и ухом бы не повел. Подумаешь, очередная казнь в Квадрате…
— Я могу уточнить? — послышался голос Винсента Перре. — К чему в таком случае был весь этот маскарад с задержанием господина Мартинеза?
— Хороший вопрос, господин Перре, — кивнул ему Арманду Тоцци. — Это была провокация следствия.
— Для чего? Кого вы провоцировали?
— У нас было недостаточно улик, — пояснил Лукас, — и мы получили согласие профессора Мартинеза помочь нам, а потом заручились формальной санкцией федерального судьи Уилмы Сальгадо. Нам необходимо было создать правильный публичный информационный фон, чтобы обеспечить себя бесспорными доказательствами, а еще чтобы у госпожи Экман не возникло подозрений, что под нее копают. И мы пустили по всей сети «утку» о том, что якобы следствие не может найти баночку с кремом, куда Филипп Мартинез будто бы попросил Беранжер Пьярд подбросить использованную капсулу латиоида. Никаких подобных поручений господин Мартинез домработнице, конечно же, не давал, он и знать-то ее не знал. Но в итоге мы получили то, что хотели — появилась баночка крема с оболочкой латиоида в ней. И появилась запись, как в тот же день, когда по сети разлетелась «утка», в дом убитых пробралась девушка, чтобы подбросить баночку крема.
— Этой девушкой была госпожа Экман? — испуганно спросила Икуми Мурао.
— Нет, — ответил Лукас, — это была не Тарья Экман. Это был человек, без которого госпожа Экман вряд ли реализовала бы свою задумку. Прости меня. Но работа есть работа.
Последние слова Лукаса были адресованы жене. Присутствующие обернулись на Сабрину, которая смотрела в пол и молчала. Затем она подняла на мужа испуганные глаза и то ли со стыдом, то ли с обидой в голосе сказала: «То есть ты все это время знал?»
«Нет, — ответил ей Лукас, — не все время. Когда в Марселе я навестил свою соперницу по игре в «Иннер-брейкер», она дала мне иглу с файлами, которую попросила передать своему ребенку. Когда я открыл иглу, чтобы узнать имя и адрес этого ребенка… Сабрина, ты можешь представить себе, что я испытал? Помнишь, вскоре после этого я ездил в командировку в Париж? Я слукавил. Я еще раз ездил в больницу к твоей матери, к Беранжер Пьярд. Мне даже не пришлось на нее давить — стоило только сказать, что я твой муж и что именно я веду дело Кравица, и она сама все выложила.
Перед своим самоубийством твой папа записал то видео, которое мы все сейчас видели, на иглу и отправил Беранжер, чтобы та передала ее тебе, когда сочтет нужным. Как мне рассказала твоя мать, к моменту, когда у нее диагностировали рак, она уже давно думала о тебе, каялась, что так опрометчиво отказалась от своей дочери, оставив ее на Эрика, этого молодого неопытного парня. Беранжер действительно восприняла болезнь как кару, и вместо того, чтобы начать лечение, стала разыскивать тебя, и поиски привели ее в Сан-Паулу. Она рассказала мне, что к моменту вашей с ней первой встречи с тобой уже связалась госпожа Экман, от которой ты узнала и о том, что твои мама и папа тебе не родные, и об Эрике, и о Вадиме. Ты долго не хотела идти на контакт с Беранжер, но в итоге вы с госпожой Экман, одержимые идеей мести Кравицу и его жене, поняли, как можно использовать чувство вины твоей настоящей мамы. Ты предложила Беранжер заслужить твое прощение и доказать раскаяние — устроиться на работу в дом Кравица и Джефферсон и подбросить латиоид Стефани, реализовав задумку госпожи Экман.
Твоя мать умоляла меня помочь тебе избежать тюрьмы. Конечно, для меня было очевидным, что она скорее умрет, чем на допросах официально подтвердит все то, о чем рассказала мне. Тогда я немного подыграл ей:
— Беранжер, единственный способ уберечь Сабрину от следствия — это отвести подозрение от Тарьи Экман, бросив его на другого судью. Ты поможешь мне?
— Да! Все, что угодно, пока еще у меня есть время! — взмолилась она.
— Но поклянись, что Сабрина ничего не узнает! Поверь мне, она человек импульсивный и если хотя бы о чем-то догадается, все наша помощь пойдет насмарку.
— Я клянусь, Мечтатель! ђPalabra de honor!
Голова работала, как компьютер. Цейтнот мобилизует! Я сказал твоей матери, что ей нужно будет дать показания против Филиппа Мартинеза, и она, уверенная в том, что спасает дочь от тюрьмы, согласилась. Человеку, которого от смерти отделяют несколько лейкозных клеток, нечего терять. Ну а дальше дело оставалось за тем, чтобы убедить профессора Мартинеза побыть некоторое время подозреваемым. Сложнее всего было получить формальную санкцию на его псевдозадержание у федерального судьи Уилмы Сальгадо, но прокурору удалось ее уговорить — слишком много догадок против госпожи Экман было к тому моменту, и судья Сальгадо, понимая, что выдает заведомо незаконную санкцию, все же уступила нам. Ее несколько успокоили слова прокурора Брасио о том, что сам Филипп Мартинез выразил готовность помочь следствию.
Идея с провокацией и баночкой крема принадлежала, кстати, самой судье Сальгадо. Что ни говори, а женщина она невероятно умная и опытная, да и психолог отменный.
«На следующем допросе скажи, что Мартинез попросил тебя подбросить использованную капсулу латиоида в крем Стефани Джефферсон», — написал я твоей матери через «Иннер-брейкер».
«Хорошо, Мечтатель! Так надо?»
«Надо, да. Если детективы найдут эту баночку с капсулой, Мартинезу будет не отвертеться. Это ради Сабрины!»
«Но не было же никакой баночки…»
«Уверен, что-нибудь придумается».
План сработал — в один момент все медиа сообщили, что дело против Мартинеза может развалиться из-за того, что ключевой свидетель недвусмысленно пояснила, как она по просьбе профессора подложила оболочку препарата в баночку крема, а баночки и след простыл. А уже вечером камеры засняли, как Сабрина пробралась в дом, чтобы подбросить туда недостающую улику. Ловушка захлопнулась».