— Хорошо, — сказал Брюс.
— Похоже, ты простудился.
— Ага, — подтвердил он. — Всё сквозняки. Можно мне аспирина или…
— Никаких химикатов, — заявил директор дома. — Ничего. Иди поскорей поешь. Как аппетит?
— Лучше, — сказал он, направляясь в столовую. Они улыбались ему от столов.
После обеда Брюс сел посередине широкого лестничного пролёта на второй этаж. Никто с ним не заговорил; шло совещание. Он сидел там, пока оно не закончилось. Все вышли наружу, заполняя вестибюль.
Он чувствовал, что они его видят — а возможно, кто-то с ним и заговорил. Он сидел на лестнице, сгорбившись и обхватив руками колени, — всё смотрел и смотрел. Тёмный ковёр перед глазами.
Вскоре больше никаких голосов.
— Брюс?
Он не пошевелился.
— Брюс? — Его коснулась рука.
Он ничего не сказал.
— Брюс, зайди, пожалуйста, в комнату отдыха. Тебе сейчас полагается быть в постели, но видишь ли, я хочу с тобой поговорить. — Майк жестом указал ему дорогу. Он последовал за Майком по лестнице к пустой комнате отдыха. Когда они оказались в комнате, Майк закрыл дверь.
Усевшись в глубокое кресло, Майк велел ему сесть напротив. Майк казался усталым; вокруг его небольших глаз были красные круги, и он потирал лоб.
— С пяти тридцати утра на ногах, — пожаловался Майк.
Послышался стук; дверь начала открываться.
— Я хочу, чтобы никто сюда не входил! — рявкнул Майк. — Мы разговариваем! Ясно?
Бормотание. Дверь закрылась.
— Знаешь, тебе неплохо бы пару раз в день менять рубашку, — посоветовал Майк. — А то жутко потеешь.
Он кивнул.
— Ты из какой части штата?
Он ничего не сказал.
— Приходи ко мне, когда будет совсем плохо. Ведь я примерно с год назад то же самое прошёл. Меня обычно возили по округе в машинах. Разные сотрудники. Ты уже познакомился с Эдди? Знаешь, такой тощий верзила, который всех тут достаёт? Он восемь дней возил меня по округе. Никогда не оставлял одного. — Майк вдруг завопил: — Да свалите вы отсюда или нет? Мы тут разговариваем. — Затем он понизил голос и снова стал разглядывать Брюса. — Иногда приходится это делать. Никогда не оставлять кого-то из жильцов одного.
— Ага, — сказал Брюс.
— Смотри, Брюс, не покончи с собой.
— Ага, сэр, — сказал Брюс, опустив взгляд.
— Не зови меня сэр!
Он кивнул.
— Ты был на военной службе, Брюс? Там всё началось? Ты подсел на военной службе?
— Нет.
— Ты кололся или глотал?
Он не ответил.
— «Сэр», — повторил Майк. — Я и сам типа служил. Десять лет в тюряге. Как-то раз в один и тот же день восемь парней в нашем ряду камер перерезали себе глотки. Я сам видел. Мы спали ногами в параше — такие камеры были маленькие. Вот что такое тюряга — это когда ты спишь ногами в параше. Ты ведь никогда в тюряге не сидел, правда?
— Ага, — сказал он.
— Но, с другой стороны, я видел зэков лет восьмидесяти от роду. И они были счастливы, что живы, и хотели подольше прожить. Помню, как я сидел на наркоте и ширялся; я ещё подростком начал ширяться. Так я ширялся и ширялся, а потом присел на десять лет. Я столько ширялся — и героином, и эсом сразу, — что, кажется, никогда ничего другого не делал, никогда ничего другого не видел. Теперь я слез с иглы, вышел из тюряги, и я здесь. Знаешь, что я тогда особенно заметил? Какая была самая большая разница, которую я сразу заметил? Я слышу воду, когда мы ходим в лес, — позднее ты увидишь другие наши участки, фермы там всякие и прочее. Или я иду по улице и вижу всяких мелких собак и кошек. Раньше я никогда их не замечал. Всё, что я раньше видел, — это наркоту. — Майк взглянул на наручные часы. — Так что, — добавил он, — я понимаю, каково тебе.
— Тяжело, — промолвил Брюс, — слезать.
— Здесь все слезают. Хотя потом, конечно, некоторые опять за своё берутся. Если ты отсюда уходишь, ты опять берёшься за своё. Ты уже это знаешь.
Он кивнул.
— Никого в этом доме жизнь не баловала. Я не говорю, что твоя жизнь была лёгкой. Эдди тебе скажет. Он скажет тебе, что все твои беды выеденного яйца не стоят. Но нет таких бед, которые яйца выеденного не стоят. Я вижу, как тебе хреново, но я и сам такое переживал. Теперь мне гораздо лучше. Кто твой сосед по комнате?
— Джон.
— Ах да, Джон. Значит, ты внизу, на первом этаже.
— Мне нравится, — сказал он.
— Ага, там тепло. Хотя ты, наверное, всё время простужаешься. Здесь все простужаются, и я в своё время, помнится, тоже. Я всю дорогу трясся и гадил в штаны. По крайней мере, могу тебя заверить — если ты останешься здесь, в «Новом Пути», тебе не придётся проходить все заново.