— Ага. И в аду тебе продадут пакетики — каждый по пятаку. А когда вернёшься домой, там окажутся эм-энд-эмсы.
— Между прочим, эм-энд-эмсы из индюшачьего помёта делают, — сообщила Донна и внезапно испарилась. Исчезла среди слоняющегося туда-сюда народа. Майк Веставэй вздрогнул. Наверное, так же чувствовал себя Боб Арктур, подумал он. Как пить дать. Вот она вроде бы здесь, чуть ли не навечно, а потом раз — и нету. Исчезла как воздух или огонь. Стихия земли, в землю вернувшаяся. Чтобы смешаться с другими людьми, которые никогда не пропадали. Разлиться среди них. Испаряющаяся девушка, подумал он. Существо трансформации. Что приходит и уходит, когда ей вздумается. И никакая сила её не удержит.
Я пытался ловить сетью ветер, подумал Майк Веставэй. И Арктур тоже. Бесполезно, подумал он затем, пытаться плотно взять в оборот кого-то из федеральных агентов по борьбе с наркотиками. Они просто неуловимы. Тени, что тают, когда работа того требует. Словно их тут с самого начала и не было. Боб Арктур, подумал Веставэй, был влюблён в фантом власти. В разновидность голограммы, сквозь которую обычный человек может запросто пройти и появиться на другой стороне. Не сумев при этом толком за неё ухватиться — за эту самую девушку.
И.о. Бога, размышлял Майк Веставэй, должен трансмутировать зло в добро. Если Он здесь действует, Он сейчас занят именно этим. Однако наши глаза неспособны это воспринять, ибо процесс этот происходит глубоко под поверхностью реальности, и результаты его проявляются только впоследствии. Причём это, скорее всего, станет заметно не нам, а нашим наследникам. Жалким людишкам, что так и не узнают о той страшной войне, через которую мы прошли, о тех потерях, которые мы понесли. Разве только ухватят представление из какой-нибудь сноски в одном из малых исторических трудов. Из какого-то краткого упоминания. Где не будет списка павших.
И всё-таки где-то должен быть поставлен памятник, подумал Веставэй, со списком всех, кто погиб на этой войне. И тех, кому пришлось ещё хуже, — тех, кто не погиб. Кому пришлось пережить собственную смерть. Как Бобу Арктуру. Кому выпала самая скорбная судьба.
По-моему, размышлял он дальше, Донна — миссионерка. Не на жалованье. А такие — самые гневные. И исчезают навеки. Всё новые имена, новые местожительства. Спроси себя, где сейчас Донна. И получишь ответ:
Нигде. Причём прежде всего потому, что её здесь и не было.
Снова усевшись за деревянный столик, Майк Веставэй доел гамбургер и допил кока-колу. Во всяком случае, это было лучше того, что им подавали в «Новом Пути». Даже пускай гамбургер был сделан из пропущенных через мясорубку коровьих анусов.
Снова позвонить Донне, искать её, чтобы обладать ею… нет, подумал Майк Веставэй, я ищу того, что искал Боб Арктур. Быть может, с этой точки зрения в его нынешнем виде ему даже легче. Жизнь его и раньше была трагична. Любить атмосферного духа. Вот в чём была подлинная скорбь. Сама безнадёжность. Ни на одной странице, нигде в анналах человечества не появится имени Донны — ни имени, ни местожительства. Есть такие девушки, подумал он, причём, как правило, те, которых больше всего любишь, с которыми нет надежды. Ибо такая девушка ускользает от тебя в тот самый миг, когда ты заключаешь её в объятья.
Так что, может статься, заключил Беставзй, мы спасли Боба Арктура от чего-то ещё худшего. И, сделав это, приложили то, что от него осталось, к делу. Нашли его скорлупе доброе и ценное применение.
Если, конечно, нам повезёт.
— Ты знаешь какие-нибудь истории? — как-то раз спросила его Тельма.
— Я знаю историю про волка, — ответил Брюс.
— Про волка и бабушку?
— Нет, — сказал он. — Про чёрно-белого волка. Он сидел на дереве и время от времени бросался оттуда на фермерских животных. В конце концов как-то раз фермер собрал всех своих сыновей и всех друзей своих сыновей, и они расположились вокруг дерева, поджидая, когда чёрно-белый волк снова оттуда бросится. Наконец волк бросился на паршивое с виду бурое животное, и тут-то вся честная компания и продырявила его чёрно-белую шкуру.
— Ой! — воскликнула Тельма. — Это нехорошо.
— Но они сохранили шкуру, — продолжал Брюс. — Они освежевали громадного чёрно-белого волка, который бросался с дерева, и сохранили его прекрасную шкуру. Так что те, кто пришёл за ними, могли видеть, каким он был, и дивиться его силе и размеру. И грядущие поколения передавали множество историй про доблесть и могущество чёрно-белого волка и плакали о том, что его больше нет.
— Зачем же они его подстрелили?
— Им пришлось, — объяснил Брюс. — С такими волками приходится так поступать.