— Год, — предположил Фред.
— Четыре месяца.
— Уличный товар нынче совсем паршивый, — заметил Фред стараясь не представлять себе девятнадцатилетнюю девушку с выпадающими седыми волосами. — Раньше такого мусора никогда не подмешивали.
— Знаешь, как её подсадили? Её братья, оба торговцы, зашли как-то ночью к ней в спальню, прижали и вмазали, а потом ещё и оттрахали. Оба. Наверное, хотели в неё новую жизнь вдохнуть. С тех пор она четыре месяца торчала на углу, прежде чем мы её сюда притащили.
— И где сейчас брательники? — Арктур подумал, что мог бы с ними столкнуться.
— Тянут шестимесячный срок за хранение. Девушка теперь ещё и с триппером, причём сама этого не поняла. Так что триппер пошёл глубоко внутрь, как это обычно бывает. Её братья решили, что это будет прикольно.
— Какие милые ребятишки, — сказал Фред.
— Скажу тебе одну вещь, которая точно тебя достанет. Слышал ты про трёх младенцев в Ферфилдской больнице, которым нужно каждый день колоть героин, потому что они слишком малы, чтобы перенести абстиненцию? Сестра попыталась было…
— Меня уже достало, — механически-монотонным голосом произнёс Фред. — Спасибо, достаточно.
— Когда подумаешь, — продолжал Хэнк, — что новорождённые младенцы уже подсажены на героин из-за того, что…
— Спасибо, — повторило смутное пятно по имени Фред.
— Как думаешь, что полагается матери, которая время от времени даёт новорожденному младенцу вмазку героина, чтобы его успокоить? Чтобы не ревел? Сутки на окружной ферме?
— Типа того, — без выражения отозвался Фред. — Возможно, все выходные, как для алкашей. Порой я хотел бы знать, как сойти с ума. А то забыл.
— Да, это утраченное искусство, — заметил Хэнк. — Быть может, по нему есть настольное руководство.
— Был такой фильм 1970 года, — сказал Фред. — «Французская связь» назывался. Про пару героиновых торчков. Как-то раз они вмазались, и у одного совсем крыша слетела. Он принялся вмазывать всех подряд — включая своих начальников. Ему уже всё по фигу было.
— Тогда, наверное, к лучшему, что ты не знаешь, кто я такой, — решил Хэнк. — Ты только случайно мог бы меня вмазать.
— В конечном счёте, — пробормотал Фред, — кто-то всё равно всех нас достанет.
— И это будет облегчением. Ощутимым облегчением. — Просматривая дальше свою стопку карточек, Хэнк сказал: — Джерри Фабин. Что ж, его списываем. Клиника нейроафазии. Ребята дальше по коридору говорят, Джерри Фабин по дороге в клинику сообщил сопровождавшим его сотрудникам, что за ним днём и ночью катался на тележке безногий контрактник, всего в метр ростом. Но он никогда никому не говорил, потому что все бы мигом приссали и подняли бучу. Тогда у него совсем не осталось бы друзей, и даже поговорить было бы не с кем.
— Ага, — стоически отозвался Фред. — Фабин своё получил. Я смотрел в клинике его ЭЭГ. Про него можно забыть.
Всякий раз, сидя напротив Хэнка и отчитываясь, Фред испытывал внутри себя определённую глубокую перемену. Замечал он эту перемену, как правило, только впоследствии, а непосредственно в это время чувствовал необходимость проявить сдержанное отношение стороннего наблюдателя. В течение отчёта никто и ничто серьёзного эмоционального значения для него не имело.
Поначалу он считал, что всё дело в шифрокостюмах, которые они с Хэнком напяливали; физически они никак не могли друг друга ощущать. Позднее он предположил, что костюмы никакой существенной разницы не вносят, а суть заключается в самой ситуации. Хэнк, по причинам профессионального характера, намеренно снижал уровень обычной теплоты, обычного общего возбуждения — ни гнев, ни любовь, ни любые другие сильные эмоции ничего хорошего бы никому из них не принесли. Зачем нужна была интенсивная естественная увлечённость ситуацией, когда они обсуждали преступления — серьёзные преступления, совершённые близкими Фреду людьми, а порой, как в случае Лакмана и Донны, не только близкими, но и дорогими? Фреду приходилось себя нейтрализовывать; им обоим приходилось это делать, но ему в большей мере, чем Хэнку. Они становились нейтральными — говорили в нейтральном тоне, выглядели нейтрально. Со временем это стало несложно делать — даже без предварительной подготовки.
Но впоследствии все чувства просачивались назад.
Возмущение по поводу многих увиденных им событий, даже ужас. В ретроспективе — шок. Чудовищные, всепоглощающие демонстрации, причём без предварительного просмотра. Со слишком громким и гулким звуком в голове.