— Я сваливаю, — сообщил Чарльз Фрек Лакману и Арктуру, которые наблюдали, как он заводит машину.
— Брось, приятель, оставайся, — с тёплой улыбкой сказал Лакман. — Ведь ты нам брат.
— Не, я порыл.
Тут из дома опасливо вышел Баррис. В руке у него был молоток.
— Ошиблись номером, — прокричал он, приближаясь к ним с величайшей опаской, то и дело останавливаясь и приглядывась, будто инопланетный краб в фантастическом боевике.
— А молоток зачем? — поинтересовался Лакман.
— Мотор чинить, — предположил Арктур.
— Подумал, что захвачу его с собой, — объяснил Баррис, осторожно приближаясь к «олдсу», — раз уж был в доме, и он мне на глаза попался.
— Самый опасный тип человека, — заметил Арктур, — это тот, который собственной тени боится. — Это было последнее, что, отъезжая, услышал Чарльз Фрек. Он тут же задумался, кого имел в виду Арктур — не имел ли он в виду его, Чарльза Фрека. Потом ему стало стыдно. Но, блин, подумал он, чего там тусоваться, когда у них такой крутой облом? При чём тут трусость? Никогда ни в какие разборки не ввязывайся, напомнил себе Чарльз Фрек, — таков был его жизненный девиз. Так что теперь он без оглядки уезжал прочь. Пусть они там хоть все друг друга замочат, подумал он. Кому они на хрен нужны? И всё же ему было скверно, по-настоящему скверно, что пришлось вот так их бросить, увидев такую мрачную перемену, и Чарльз Фрек снова задумался, отчего это, почему и что это значит. Но затем ему пришло в голову, что, может статься, всё снова пойдёт по-старому, снова будет славно, и это его порадовало. Собственно говоря, это даже сподвигло Чарльза Фрека, пока он крутил баранку, избегая невидимых полицейских машин, прогнать в голове короткий глючный номер:
ТАМ ВСЕ ОНИ СИДЕЛИ КАК РАНЬШЕ.
Даже те, кто умер или выгорел, как Джерри Фабин. Все они там сидели, и был там типа ясный белый свет — не дневной, а куда лучше — и типа море, что плескалось и под ногами, и над головой.
Донна и несколько других девушек смотрелись так классно — на них были лифчики от купальников и шорты, или сорочки с бретельками без всяких лифчиков. Слышалась музыка, но Чарльз Фрек никак не мог разобрать, что это за вещь и с какого альбома. Наверное, Хендрикс! — подумал он. Точно, старая вещь Хендрикса — а затем это вдруг стала Дженис. Все они: Джим Кроус, Дженис, но особенно Хендрикс. «До того, как умру, — долдонил Хендрикс, — дайте прожить мою жизнь, как мне хочется» — и тут глючный номер в момент лопнул, потому как Чарльз Фрек забыл{10} и про то, что Хендрикс умер, и про то, как именно умерли и Хендрикс, и Джоплин, не говоря уж о Джиме Кроусе. Хендрикс и Джоплин оба сидели на героине, два таких безумно классных человека, такие фантастические люди. Чарльз Фрек вспомнил, как ему рассказывали про то, что менеджер Дженис только время от времени отстёгивал ей пару сотен баксов. Остальное, всё, что она заработала, Дженис взять не могла — из-за пристрастия к наркотикам. А потом он услышал у себя в голове её песню «Всё кругом — одиночество» и заплакал. В таком состоянии Чарльз Фрек ехал домой.
Сидя у себя в гостиной вместе с друзьями и пытаясь понять, нужен ему новый карбюратор, подержанный карбюратор или модифицированный карбюратор вместе с коллектором, Роберт Арктур ощущал постоянное безмолвное наблюдение — электронное присутствие голосканеров. И это его радовало.
— Что-то ты сильно довольный, — заметил Лакман. — Соберись я выложить сотню баксов, я бы сильно довольным не выглядел.
— Я решил слоняться по улице, пока не встречу такой же «олдс», как мой, — объяснил Арктур. — Тогда я свинчу у него карбюратор и ни хрена не заплачу. Как все наши знакомые.
— Особенно Донна, — согласился Баррис. — Лучше бы она тут не околачивалась, пока нас не было. Донна тырит всё, что не приколочено. А если что приколочено, звонит своим корешам из воровской кодлы, те заявляются и специально для неё всё подряд отколачивают.