Это мой дом.
Никто меня отсюда не выселит.
Какие бы причины они для этого ни нашли.
Если «они» вообще существуют.
Возможно, «они» только в моём воображении за мной наблюдают. Просто паранойя. Или, скорее, не «они», а «оно». Лишённое индивидуальности «оно».
Что бы там ни наблюдало, это не человек.
Но каким бы глупым это ни казалось, это пугает. Какая-то «вещь» что-то такое со мной проделывает — здесь, в моём доме. Прямо у меня на глазах.
Я в глазах у этого нечто; в зрении некой вещи. Которая, в отличие от темноглазой малышки Донны, никогда не моргает. Интересно, что видит сканер? — спросил он себя. То есть — на самом деле видит? У себя в голове? Что идёт ему в сердце? Каким взором инертный инфракрасный сканер, какой обычно использовали, или голосканер кубического типа, какой используют теперь, последняя новинка, проникает мне — всем нам — внутрь, ясным или смутным? Надеюсь, подумал он, что ясным. Потому что сам я по нынешним временам больше не могу в себя заглянуть. Я вижу один сумрак. Сумрак снаружи — сумрак внутри. Надеюсь, сканеры, ради всеобщего блага, справляются лучше. Ибо, подумал он, если сканер видит так же смутно, как вижу я, тогда мы все прокляты, снова прокляты — как всегда были прокляты. Такими мы тогда и подохнем, почти ничего не зная, да и то, что знаем, тоже получая искажённым.
С книжной полки в гостиной он снял первый попавшийся том. Это оказался «Фотоальбом сексуальной любви». Открыв его на первой попавшейся странице — там изображался мужчина, покусывающий правый сосок девушки; девушка при этом страстно вздыхала, — он, словно зачитывая из книги фразу какого-то древнего двухголового философа, которой там и в помине не было, вслух произнёс:
— Любой отдельно взятый человек видит лишь малую толику целокупной истины, и зачастую, практически…
— …постоянно, по собственному же умышлению обманывается и касательно этой драгоценной толики. Одна его часть восстаёт против него и действует подобно иному субъекту, поражая его изнутри. Человек внутри человека. Который суть вовсе не человек.
Кивая, словно до глубины души тронутый мудростью якобы написанной на странице фразы, он закрыл массивный, в красном переплёте с золотым тиснением «Альбом сексуальной любви» и поставил его обратно на полку. Надеюсь, сканеры не сфокусируются на обложке, подумал он, и не раскроют мою уловку.
Чарльз Фрек, которого всё больше и больше угнетало происходившее со всеми, кого он знал, решил в конце концов покончить с собой. В кругах, где он вращался, самоубийство проблемы не составляло: ты просто покупал пригоршню красных капсул и заглатывал их поздно ночью заодно с дешёвым вином, заранее отключив телефон, чтобы никто тебя случайно не потревожил.
Серьёзно поразмыслить предстояло лишь над нужным подбором артефактов, которые предстояло обнаружить позднейшим археологам. Чтобы они не ломали больные головы над тем, из какого культурного слоя ты происходишь. А также смогли по отдельным фрагментам установить, где была твоя крыша, когда ты на этот поступок сподобился.
Чарльз Фрек несколько дней размышлял насчёт артефактов. Гораздо дольше, чем он решал покончить с собой, и приблизительно столько же, сколько ему потребовалось на закупку достаточного количества красных капсул. Итак, он будет лежать на своей кровати лицом к потолку с экземпляром «Фонтанноголового» Эйна Рэнда (каковой докажет, что Чарльз Фрек был непонятым сверхчеловеком, отвергнутым народными массами, а следовательно, в определённом смысле ими же и убитым), а также незаконченным письмом к компании «Экссон», где выражался протест по поводу аннулирования его бензиновой кредитной карточки. Таким образом, Чарльз Фрек бросит обвинение системе и добьётся чего-то своей смертью — помимо того, чего добьётся сама эта смерть.
На самом деле в глубине души он полагался не столько на то, чего добьётся сама смерть, сколько на то, чего достигнут два артефакта. Впрочем, всё, так или иначе, суммировалось. И Чарльз Фрек начал готовиться — подобно животному, которое чует, что время пришло, и действует согласно заложенной в нём природой инстинктивной программе, когда неотвратимый конец уже близок.
В последний момент (когда конечное время уже готово было сомкнуться над его головой) Чарльз Фрек передумал насчёт одного из важнейших пунктов и решил выпить красные капсулы с приличным вином, а не с какой-нибудь бормотухой типа «Риппла» или «Фандерберда». Тогда он в последний раз съездил к «Торговцу Джо», который специализировался на хороших винах, и купил бутылку «Мондави Каберне Совиньона» 1971 года, которая обошлась ему в тридцать долларов — почти всё, что у него оставалось.
5