Такого типа мозгоебущие телеги всегда именно в такое время на тебя обрушиваются, подумал Фред выходя из кафетерия. Тёлка отгрузила мне свой «Скоп» поверх того, что сегодня уже отгрузили другие обломщики. Большие обломщики с вековой мудростью своей психологической баланды. Сперва тестирование, а теперь ещё и это. Блядство, подумал он. Теперь Фред чувствовал себя ещё хуже — едва мог идти, едва мог думать. В голове гудело от неразберихи. От неразберихи и отчаяния. Так или иначе, подумал он, от «Скопа» всё равно никакого толку; «Лаворис» куда лучше. Правда когда его выплёвываешь, такое ощущение, что кровью харкаешь. Может, тогда «Микрин»? — задумался он. Да, «Микрин», пожалуй, самое лучшее.
Будь в этом здании аптека, подумал Фред, я мог бы взять там бутылочку и употребить её, прежде чем подниматься к Хэнку. Тогда я чувствовал бы себя уверенней. И может статься, у меня было бы больше шансов.
Сейчас, подумал он, я бы употребил всё, что только помогает. Всё, что угодно. Воспользовался бы любым намёком, типа как от той тёлки, любым предложением. Страх и смятение совсем одолевали. Блин, подумал он, что же мне делать?
Если меня снимут с задания, подумал Фред, я больше никогда никого из них не увижу. Никого из моих друзей — людей, за которыми я следил и которых знал. Возможно, я уйду в отставку на всю оставшуюся жизнь — так или иначе, я в последний раз видел и Арктура, и Лакмана, и Джерри Фабина, и Чарльза Фрека, и особенно Донну Готорн. Я больше никогда не увижу никого из моих друзей — всю оставшуюся вечность. Всё кончено.
Донна. Он вспомнил фразу из песни, которую много лет назад, в Джорджии, любил напевать на немецком его двоюродный дедушка. «Ich seh', wie ein Engel im rosigen Duft / Sich trostend zur Seite mir stellet», что, как объяснил ему двоюродный дедушка, означало: «Вижу, одета как ангел, стоит возле, чтобы меня утешить». Женщина, которую он любил, женщина, которая его спасла (в той песне). В песне, а не в реальной жизни. Двоюродный дедушка уже умер, и эти слова он слышал давным-давно. Его двоюродный дедушка, немец по рождению, любил напевать в доме или читать вслух стихи.
Даже если мои мозги не совсем выгорели, подумал он, к тому времени, как я снова окажусь на службе, к моим друзьям уже будет приписан кто-то другой. Или они будут в могиле. Или на нарах. Или в федеральных клиниках. Или просто рассеяны, рассеяны, рассеяны. Выжжены и уничтожены, подобно мне, неспособны прикинуть, что за блядство кругом творится. Так или иначе, всё подошло к концу — по крайней мере для меня. Я, сам того не ведая, уже с ними попрощался.
Всё, что я смогу когда-либо сделать, подумал Фред, это снова проиграть голокассеты. И вспомнить.
— Я должен вернуться в безопасную квартиру… — Оглядевшись, он умолк. Я должен вернуться в безопасную квартиру и спереть все кассеты, подумал он. Пока ещё могу. Позднее их могут стереть — или я просто не получу к ним доступа. Хуй с ним, с отделом, подумал он; пусть мне это в жалованье зачтут. По любым этическим соображениям кассеты о том доме и тех людях принадлежат мне.
А теперь эти кассеты — всё, что у меня от этого осталось. Это всё, что я могу надеяться забрать с собой.
Но чтобы проиграть кассеты, стремительно думал Фред, мне также понадобится вся система кубо-проекционного головоспроизведения. Которая сейчас тоже там, в безопасной квартире. Мне придётся её разобрать и вывозить деталь за деталью. Сканеры и записывающие блоки мне не потребуются — только компоненты передачи, воспроизведения и особенно вся кубо-проекционная аппаратура. Я могу забрать всё по частям — у меня есть ключ от квартиры. Они потребуют, чтобы я вернул ключ, но мне могут прямо здесь изготовить дубликат, прежде чем я его сдам — это обычный ключ марки «Шлаг». Тогда я смогу это провернуть! Поняв это, Фред почувствовал себя гораздо лучше; теперь он был настроен решительно, возвышенно и немного гневно. Гневно ко всем. Ещё он испытывал радость от того, как славно он сможет уладить свои дела.
С другой стороны, подумал Фред, если я сопру сканеры, записывающие головки и всё такое, я смогу продолжать мониторинг. Сам по себе. Продолжать слежку, которую я вёл. По крайней мере, какое-то время, хоть недолго. На самом деле всё в жизни бывает очень недолго. И эта история — лишнее тому подтверждение.