Зачем я сейчас подкармливаю крыс? Ну, все же это живые существа, да и надо было куда-то выкинуть то отвратительное варево, по ошибке именуемое едой. Вначале, оказавшись среди этих стен, я просто отказывалась есть эту гадость, и тогда тюремщик, мерзко улыбаясь, сообщил мне, что если у меня нет аппетита, то я могу и поголодать. Проще говоря, он не стал бы мне приносить даже хлеб, то единственное, чем я сейчас питаюсь. Делать нечего, пообещала, что соглашусь есть эту бурду, но, естественно, рисковать здоровьем я не собиралась – и без того за последние пару лет у меня едва ли не отбили все, что можно. В слив для нечистот это варево совать не стоит – не следует забивать сток, и потому я решила: если серые разбойницы, то и дело бегающие по камере, не имеют ничего против подобного угощения, то почему бы и не покормить грызунов?
Ох, сколько их сегодня набежало! Глянь со стороны – это бесконечно шевелящийся и пищащий серый клубок, скрывший под своими телами все ту же глиняную миску. Надо же: еще совсем недавно я до смерти боялась крыс, кричала во весь голос, стоило мне хотя бы увидеть промелькнувшую вдали серую тень. Да и в первые несколько дней моего пребывания в тюрьме я только что не тряслась от ужаса при виде этих грызунов, которые то и дело бесстрашно пробегали по камере. Мои крики и просьбы перевести меня в другую камеру заметно повеселили нашего тюремщика, которому, кажется, доставлял удовольствие не только мой испуг, но и возможность поиздеваться над высокородной заключенной.
Сейчас тот страх уже давно притупился, вернее, улетучился, тем более что крысы, к моему удивлению, оказались на диво умными созданиями. Возможно, это покажется кому-то странным, но некоторых из этих грызунов я стала узнавать по обличию, и даже более того – пытаюсь разговаривать с ними. Скажете – так с ума сходят? Нет, таким образом как раз стараются не потерять разум. Находиться в одиночной камере все дни напролет – это очень тяжело, и если хоть каким-то образом не избавиться хотя бы от части тех тяжелых мыслей, что безвылазно сидят в твоей голове – вот тогда и в самом деле можно тронуться рассудком. Для того чтоб этого не произошло – тут в собеседники и крысы сойдут, лишь бы рядом было живое существо, которое смотрит на тебя умными глазами и все понимает, хотя ничего и не говорит. Хотите – верьте, хотите – нет, но постепенно между нами было заключено нечто вроде негласного соглашения: я отдаю им миску с похлебкой, а они не трогают мой хлеб, хотя, положа руку на сердце, должна признать: я старалась съедать хлеб как можно быстрее, а не то крысы могут и нарушить наше соглашение...
Святые Небеса, если бы так легко можно было договариваться с людьми!
Вновь обвела взглядом тесную камеру. Интересно, что меня ждет дальше? Суд уже состоялся, и если не сегодня, то завтра-послезавтра мне объявят приговор. Хотя бабушка и говорит, что делает все для моего освобождения, и чтоб я особо не беспокоилась – мол, все будет хорошо!, но у меня все же есть серьезные основания сомневаться в снисходительности судей. Почему? Ответ очевиден: тут замешаны очень серьезные имена, и эти люди считают себя пострадавшими, а заодно всеми силами пытаются выдать черное за белое: что ни говори, но в нашем кругу незапятнанная репутация – это едва ли не самое главное, и потому сейчас кое-кому необходимо переложить вину с больной головы на здоровую. Ну, они могут сколь угодно изображать попранную добродетель, только вот насчет того, кто по-настоящему пострадал во всей этой истории – тут у меня имеется свое мнение, совершенно противоположное от того, что пытается доказать следствие.
Этот каменный мешок, в котором я сейчас нахожусь... Ну, не я первая оказываюсь здесь, и не последняя, наверняка тут пришлось побывать кое-кому и из аристократов. Имя, полученное мной при рождении, звучит как Оливия Эрилл Нойлин де ля Сеннар... Вообще-то у этого имени есть еще довольно длинное продолжение с перечислением титулов моих предков, но, думаю, не стоит забивать голову лишними подробностями. К тому же, скажем так, подлинным аристократом, наследником одного из древнейших семейств нашей страны, был только мой отец, а вот мать – из простолюдинов. Тут следует упомянуть некий досадный факт: к тому времени, когда моему отцу исполнилось двадцать лет, семейство графа де ля Сеннар (то бишь речь идет о семейке моего отца) было почти целиком разорено. Проще говоря, кроме громкого имени у моего отца не было ничего, а кредиторы только и ждали того момента, как пустить по миру очередных высокородных задавак.