Я, как и он, посмотрел ему прямо в глаза. А потом вынул из кармана ручку и поставил свою подпись там, где было нужно.
2
Мне сочувствовали. Говорили, что они еще пожалеют, с ума они , что ли, там посходили, да такого специалиста везде с руками оторвут, через месяц-другой все мне еще завидовать будут. Такие, в общем, слова. Самойлов, с которым я просидел нос к носу столько лет, печально пожал мне руку. И хотя на многих лицах ясно прочитывалось: «Слава богу, что не со мной», я все равно был им благодарен. Ведь если человек находит в себе силы сделать жест, который ему ничего не стоит, значит, можно рассчитывать и на большее. Это как минимум.
Я поплелся в кассу за выходным пособием. Но кассирша, с которой я здоровался и шутил на протяжении пяти лет практически ежедневно, потупила взор и принялась нервно рыться в бумагах, заранее, как потом мне стало понятно, зная приговор и лишь оттягивая его оглашение. Этим она выгодно отличалась от вице-президента. Так уж повелось, что люди попроще отличаются большей сердечностью, чем те, которые поднялись на вершину карьеры и по дороге незаметно подрастеряли кое-что.
Одним словом, кассирша наконец сообщила мне с беспомощным лицом, что приказа по мою душу она пока не получала и что лучше мне зайти к ним через неделю, а еще лучше – через две. Ничего не оставалось, как принять условия, хотя в голову мне закралось сомнение, а получу ли я эту самую сверхурочную зарплату вообще.
Потом я собрал вещи, попрощался со всеми и ушел.
3
Это странное ощущение – стоять в уличной толпе, жмурясь на солнце, в середине рабочего дня, с портфелем, полным деловых бумаг, и при этом без всякого понимания, что теперь делать и куда идти. Нет, понятное дело, что дела никакого больше нет и шагать отныне можно на все четыре стороны. Куда заблагорассудится. Ты сам хозяин своему времени. Никто тебе слова не скажет.
Но привык-то к осмысленному поведению, когда все решено за тебя.
Если осла, много лет ведущего по кругу мельничные жернова, незаметно распрячь, он, помедлив, опять двинется по прежнему маршруту, даже, может, осознавая, что идет почему-то налегке.
Мне надо было собраться с мыслями.
Самое невыносимое в будничности происходящего. Включаешь слух и чувствуешь себя пустым островом, обтекаемым рокотом машин, трамвайными звонками, гулом голосов, обрывками разговоров, детским визгом, смехом, перестуком каблуков по мостовой и всем таким прочим. И хотя это все чужое, не твое, надо же и тебе что-то с собой делать.
И тогда я пошел домой.
4
Неделю, решил я, можно и побездельничать. В конце концов, я пахал на них, как каторжник, даже сбережений никаких не сделал. Моя работа, между прочим, не отличалась разнообразием: изо дня в день составлять и корректировать сетки рекламных размещений, в которых плавали миллионы долларов, которых я в глаза не видывал. Вряд ли бы кто вдохновился, чтобы снять кино о таком специалисте. Но я находил в этом определенный интерес, связанный по большей части с порядком и ответственностью. Эти вещи отлично прочищают мозги. А они выбросили меня без лишних слов благодарности и участия. Так что у меня было право побездельничать.
Вот только как?
Моя жена, похоже, не сразу поняла, что произошло. Как-то даже равнодушно приняла она горькое известие, и я ошибочно связал это с умением мужественно встречать неприятности. Я даже решил брать с нее пример, стараясь не очень-то тяготиться вынужденным бездельем.
– Ничего, ничего, старушка, – сказал я, – мы еще повоюем.
Старушка посмотрела на меня удивленно и одновременно внимательно. Как будто увидела впервые.
Всю неделю я провалялся дома. На меня напала странная усталость. Я очень много спал, причем днем. Ночное время я делил между сном и телевизором, который смотрел, не зажигая света, на кухне, или пялился с балкона в темноту, слушая вой подгулявших компашек. Когда жена возвращалась с работы, я приставал к ней с разговорами о том о сем, обо всем, что приходило в голову. Она большей частью слушала и все смотрела на меня изучающим взглядом, как на какое-то ископаемое.
Потом у нас произошел такой разговор.
– Сколько еще дурака валять собираешься? – сухо спросила она.
Это была тяжкая правда. Как чугунный люк в канализацию. Дуракаваляние подзатянулось.
– Надо, надо… – вздохнул я.
– Чего надо?
– Да вот собираюсь…
– Что ты собираешься, что ты собираешься? – Голос ее отвердел.
– Мне надо сосредоточиться, – признался я.
– Ты мог бы кому-нибудь позвонить. Ты уже позвонил? Вот видишь.
– Правильно… – сонно согласился я и попытался приобнять ее, но она увернулась.