Он походил по кругу, эти воспоминания были для него весьма неприятны.
— Так вот, — пацан махнув рукой, продолжил. — Как-то раз, к нам в гости приехал другой барон, со своим сынком. Он был немного постарше моего хозяина, пухленький такой, глазки узенькие. Общался с ним. Затем, увидев меня, как то так слащаво, почмокал губками, даже облизнул их. А затем, когда они уехали, мне объявили, что подарили меня ему, для особых забав.
Даже, несмотря на все, что со мной здесь вытворял маленький садист, стало страшно. Меня связали, чтобы не сбежал в дороге, и отправили к новому хозяину, с небольшим караваном. Но повезло, банда, в которой я сейчас нахожусь, напала на них.
Когда с караваном было покончено, мое связанное, обмотанное веревкой тело, нашли в телеге. Атаман не знал, что со мной делать. Они достали меня, развязали, поставив перед собой. Я умолял их оставить у себя. Мужики смеялись, куда мол, ты нам нужен такой маленький.
Тогда, в отчаянье, быстро схватив валяющийся рядом, на земле нож, я подскочил к одному мужику, из охраны каравана. Он находился совсем рядом, и корчился в предсмертных муках. Одним махом перерезав ему горло, зло уставился на Атамана. Сделал все так быстро, что они опешили, замерев, недоуменно смотрели на меня. Главный почесал голову, хмыкнул, сказал, что возможно из меня и выйдет толк. Так я остался в банде. А вскоре, мне подобрали лук.
Я некогда не держал в руке ничего подобного, но усердно и много с ним тренировался. В итоге, освоившись, стал ходить со всеми на дело. Прятался в засаде и оттуда прицельно бил. А сегодня, двоих ваших уложил, одного ранил. Ну, как тебе мой рассказ? Чего притих?
Я всхлипнул.
— Знаешь, почему я с тобой разоткровенничался? — Он нагнул голову чуть в сторону и прищурился.
— Ну, во-первых, ты ничего не кому расскажешь, просто скоро сдохнешь. Ой, а чего мы так глазки закатываем, смирись, это неизбежно.
Мне действительно стало плохо. Прерывисто и шумно дыша, тело непроизвольно вздрагивало.
— Во-вторых, — продолжил он, не обращая на это внимания. — Я хотел тебя продать в рабство, чтобы ты, на своей нежной шкурке испытал, что это такое. О-о! — Протянул он, ты даже не догадываешься, насколько этот мир жесток. Только представь, как твой хозяин, толстенький, потный, старый барончик, издевается над твоим нежным тельцем. Насилует по нескольку раз в день, заставляя делать всякие гадости, ублажая свою похоть. — Он захихикал, — Поэтому и искал тебя, не дав отсидеться. Сюда приволок, а тут облом. Ну, да ладно, посмотрю хоть, как сдохнешь.
Он приблизился вплотную и принялся гладить меня по груди, по животу, скалясь при этом, смотря мне в глазки и злорадствуя:
— Когда ты повиснешь на веревочке, петелька вопьется в твою худенькую шейку. Сдавить ее так, что ты не сможешь дышать. Засучишь ножками, это будет так весело. Начнешь дергаться, пытаться всеми силами вздохнуть и не сможешь. А под конец, как говорят, испытаешь первый, — он прыснул смехом, — и последний в своей жизни оргазм. Твои яички опорожняться, семя польется на землю. Мне очень хочется посмотреть, узнать, правда ли это.
Из моих глаз градом полились слезы, тело заходило ходуном от страха.
Он довольно вздохнул. Куда-то сходил, принес большую охапку сена, улегся на нее, вытянув ножки. Закинув руки за голову, уставившись на меня, заулыбался. Ему понравилось, что я все-таки, только что обмочился.
— Наверное, хочется посидеть, отдохнуть, — вновь начал он издеваться, — ножки та смотрю, совсем не держат, он как трясутся. Представь, как ты ложишься, вытягиваешь их, истома пробегает по всему телу, хорошо, — и потянулся. — Но, увы, веревочка мешает, да? Давит на шейку? — Пацан захихикал.
— А ты не мучайся, согни их в коленях, повисни, а затем оттолкни чурбачок. Ну чего ты упрямишься? Это же так просто. Ну, будь мужчиной, покончи с собой, все сразу и прекратится. Подергаешься пару минут, повеселишь меня, да и все.
Я зашелся ревом, зажмурив глаза, паника ударила по рассудку.
— Ну ты и упрямый. — Он встал и вновь подошел ко мне.
— Ну, давай, порадуй меня. Согни ножки, пожалуйста, ну разочек. — Он положил руку под коленку и потихоньку начал нажимать. Я напрягался из последних сил, вздрагивал, дрожа от страха.
— Ну, давай, ну что тебе, жалко, порадуй меня, — не унимался он. — Тебе же трудно дышать. Вон и личико давно покраснело. Ну, согни колени, повиси немного, мне же так интересно. Доставь удовольствие. Давай, не огорчай меня. — Затем пальцами, сильно сдавил под коленкой, напряженное сухожилие. Я вновь завыл от боли, нога затряслась.