Но слышал я ее голос приглушенным, и надо было когда-то очень сильно любить его интонации, чтобы безошибочо узнать сейчас.
- Юрочка... - как я понимал, суетясь, причитала Вика, - ...пойдем, отдохнешь, поспишь... Все хорошо... Хорошо, родненький?..
Я находился будто в глубокой пещере, а там, наверху, люди.
- Юра... Ты меня узнаешь? - как можно спокойнее, ласково промыслил я свое обращение к другу и отчетливо насторожился в ожидании ответа.
- Вот... - донеслось опять же сверху. - Я слышу... он меня спрашивает: узнаю ли я его!.. Он здесь, Вика! Во мне!..
- Не надо, Юрочка, не надо! - выкрикнула безумно Вика. - Не шути так со мною... - рыдала она.
- Сережа, это ты?! - торжествующе прокричал Божив, что меня немножко оглушило.
- Да... Это я... - как и прежде, на пределе спокойствия отозвался я на оклик.
- Вика! - еще пуще прежнего завопил обрадованный Божив. - Он мня слышит!! Слышит!!
- Господи! - рыдая, причитала Вика. - Прости его, милый мой Господи! Отведи от него лукавого, спаси Юру, Господи!..
Божив не обращал внимания на стенания любимого человека, может потому, что для него важнее была наша дружба или же дикая устремленность к неведомому, а может, он услышал, узнал забытый от рождения голос, превыше всего, своей Вселенной Родины...
- Как тебе помочь, друг?! - снова проорал Божив, заглушая рыдания девушки.
- Прежде всего, не кричи... Я тебя прекрасно слышу.
- Да-да... - сконфузился Юра. - Конечно же я не буду кричать.
- Тогда вот что, - продолжил говорить я, - успокой сейчас Вику, идите оба спать, а через неделю, когда ты немного свыкнешься с мыслью о реальности существования нашего сегодняшнего с тобой общения, я снова приду, - торопливо сказал я.
Божив молчаливо и покорно выслушивал меня, а девушка в смятении чувств продолжала громко рыдать. На каждое движение Юры она взрывалась причитаниями и молитвами, она неумолимо помышляла о безумии своего спутника.
- Господи! Ну за что же мне это? За что ты меня наказываешь?! Юрочка, молчи... Ничего не говори... - немного успокоилась она. - Пойдем спать, хорошо?...
- Хорошо, - ответил мне Божив. - Хорошо.
- Ну вот и хорошо... - всхлипывая, обрадовалась Юриному ответу Вика.
И я удалился из тела друга...
САТАНА
Стою, а горизонт
как кафедра Земли,
Над ним Луна
как микрофон истории,
И переглядываются
вдали
Все звезды,
как глаза аудитории...
Я стоял теперь на астральной поверхности Земли, где-то на берегу неведомого мне моря, да я и не хотел знать его имени! Стоял и распахнуто созерцал доступные мне, в любой самый крохотный или самый взглыбленный момент времени, звезды, стоял, опираясь на свои размышления, и целая пучина моих чувств, с глубинами и отмелями, ласкалась у моих ног.
А Луна была какая прекрасная! Тогда... когда я посвящал ей стихи. Сейчас же я могу, если мне это понадобится, дойти даже до горизонта и осмотреть его как обычный предмет.
Боже! Как же мне мечталось и хотелось раньше, но теперь...
Удивляются мои удивления, где-то в стороне, поодаль, они больше не ожидают меня. Я подарил им судьбу, я породил и воспитал их, и я им больше не нужен и они мне. Им не понять меня, потому что я сам порожден удивлением, сам удивление, и мне стало скучно, а мои, такие осамостоятельнившиеся, удивления ныне обездивились, они, как и я прежде, хотят и мечтают. А я лишь завидую им! Потому что есть им чему удивляться...
Поздно... И хотелось бы, да не вернешь обласканность обратно. И как бы я сейчас проорал на всю планету Земля: не притрагивайтесь ни к чему, люди! Не касайтесь ничего на свете! Не обласкивайте - не привыкайте к удивлениям, пусть они будут и будете вы.
К чему делать удивления насчастными, как, впрочем, делают несчастными нас они.
Но никогда и никто не внемлет моему крику, и правильно сделает, потому что... всегда так будет: что-то порождает что-то.
Кто-то перестает мыслить нами, и тогда мы начинаем... мыслить удивлениями...
Неожиданно вспомнилось мне о Корщикове...
Раньше я лишь помышлял о встрече с ним, а тут, после моего первого, отчаянного контакта с Юрой на Земле, когда я так внезапно побывал в планетной обители человека - физическом теле - и на самом изломе сдержанности удалился обратно в просторы невозмутимого ожидания, когда я снова, у вселенского микрофона Луны сейчас поразмышлял о своей вседоступности и проникновенности во все, мне безумно, неуправляемо одержимо захотелось во что бы то ни стало испытать неповторимое торжество удивления!..
И я, абсолютно без колебаний, как сплошной поток устремленности, обратился в глубинный полет, в космос.
Я уносился без управления, и лишь только цель - увидеть Сашу Корщикова, как бесповоротная Вера, остановилась во мне в это бесконечное мгновение. Я словно первратился в плоскатика, которому никак нельзя было обернуться назад, да и некому было оборачиваться, плоскатик не имеет объема; я, как зеркальная поверхность - отражал свою цель, и все...
И тут вспыхнула в зеркальном переди, в отраженном пространстве Вселенной, среди космических иероглифов созвездий, как ослепительный тоннель, разрастающийся во все мое беспредельное видение, звезда. И в следующее мгновение я почувствовал, что начал таять, растворяться в ее чувствительно чистом свете.
И тут..
Ослепительный свет словно ожил, самостоятельно отслоился от меня, и мы зависли неподалеку друг от друга...
Неожиданно, отрезанный черным бездоньем космоса, в котором парил невесомо я, свет обратился в мириады красочно мерцающих квадратиков, они ужимались и разрастались, суетливо кишели.
И вот...
Квадратики растворились. А на их месте возникло вселенское видение: облокотившись на покатую поверхность массивного деревянного стола, сидел в пристальном чтении человек, спиною ко мне, под ним будто разрастался резными виноградными лозами стул и зеркалился пол из небесно-голубого мрамора, а книга, на страницах которой построчно пробегали его глаза едва уловимо человек покачивал головою - книга нежно светилась, искорки висели над нею, перламутровыми переливами сиял переплет.
И все... И вокруг светоносная пустота...
Смутно я начинал узнавать читающего. Какое-то время моя догадка стояла рядом, но почему-то не решалась открыться.
Наконец...
"Корщиков!.." - неудержимо взмыслил я.
- Саша, - позвал я учителя.
Человек медленно полуповернул ко мне свое лицо, несколько озадаченных мгновений молчал, потом, так ничего и не ответив, отвернулся, поднял правую руку и обратил ее раскрытую ладонь, с раздвинутыми пальцами, в мою сторону, как бы останавливая тем самым дальнейшие мои действия, словно упредил - не мешать...
Корщиков опустил руку на стол, продолжал читать. Еще некоторое время задумчиво стоялось на мраморном полу мне, сознание прорывалось, убеждало все-таки обратиться к учителю. Но... Я не согласился на это.
Я уплотнил свою волю и единым желанием оттолкнулся от намагниченного чувствами воспоминаний энергетического построения сущности Сашиного бытия, теперь намагниченного моими чувствами воспоминаний, но и пропитанного, как я незримо ощутил, чем-то неведомым еще мне, предстоящим, подлежащим осознанию.
Опять я вернулся поближе к физическому плану Земли...
Земля будто заострилась вниманием ко мне. Я тоже склонился к ней всем своим существом. Я не знаю, сколько я находился в остановленном состоянии, созерцая планету. Множество чувств, и все родны и доступны. Бесчисленное количество ощущений, словно шевелящиеся щупальца, тянулись ко мне всосаться, впиться в меня. Совсем другой показалась мне колыбель моего земного тела: бессмысленное копошение, все мысли, если таковые случаются там, на земле, в присосках чувств и ощущений, они бессильны, но тянутся друг к другу, и только лишь догадка, что их обронили сюда, оставляет за ними право одиночить на планете.
Если человек не хочет - он уходит, приспосабливается или просто лжет.
Лгать и приспосабливаться я не стал. Я ушел.
Мое стремление во что бы то ни стало вернуться в земное тело было всего лишь ублажено многочисленными поцелуями ощутительно чувственных присосок - этого крохотного невежественного спрута земли. И я даже не знал сейчас, зачем... зачем я все так же хочу вернуться? Ведь мне давно уже этого не нужно, ведь я уже не смогу больше жить вне этих вседоступных просторов Астрала!