— Разве Богдану дать, — ухмыльнулась Параскева.
— Моей скорой смерти желаешь, христолюбивая матушка? — Богдан открыл глаза. — Ужель от кусочничества избавишь?
— Велю — съешь, что скажу. Не один ты, чай, на свете. Радим твое место займет, коли надо будет.
Другое дело, что не тоже тебя травить, ежели можно на неразумных животинах яд попытать. — Боярыня повернулась к Радиму: — Пробуй на псах шелудивых, их на двору во множестве бегает. Не подействует, так сюда возвращайся, дальше думать будем.
— Так и сделаю, матушка боярыня.
— Это все, что узнал?
— Пока да, матушка боярыня.
— Не густо, Радим. К утру надо, чтоб имя было. И не просто имя, а связанное с отравлением. Ежели не оправдаешь доверия, вместо Богдана при мне будешь. Его же пошлю потравителя искать.
— Сделаю, матушка боярыня. Все как велите сделаю, — Радим согнулся в глубоком поклоне.
— Не забудь алый камень в воду погрузить, — подал негромкий голос Богдан.
— Что? — одновременно спросили скоморох и боярыня.
— Подзабыл ты, Радим, как мы — скоморохи — друг другу удачи желаем…
— Ох, подзабыл… — медленно соображая ответил Радим. — Синего камня тебе!
— Аминь!
Настасья открыла дверь, и Радим быстро покинул палату. Хоть и не грозна сегодня была Параскева, но в ее отсутствие дышалось вольнее.
Глава 11
Вечерело. Радим наскоро перекусил пареной репкой и занялся говорящими камнями. В небольшую плошку скоморох налил колодезной водицы, снял с шеи ожерелье и опустил на дно. Алый камень побледнел, но не произнес ни слова. Неужели Радим неправильно понял Богдана? Или тот просто пошутил? Глупые, надо сказать, шуточки, когда речь идет о жизнях людей. Вот обидится Радим, бросит все, уйдет из Ладоги, кто тогда шутника спасать будет? Мысли сермяжные. Никуда он не уйдет, даже если решится на это. Кругом сторожа, и наверняка Грим отдал приказ никого из детинца не выпускать.
Внезапно послышались голоса. Один — низкий мужской, другой — совсем слабый женский. Радим быстро огляделся. Людская шумела прежними заботами, но рядом никто не разговаривал. Взгляд уперся в красный камень. Звуки шли из него.
Сначала разобрать слова было трудно. Речь напоминала невнятное бормотание. Потом звуки стали четче, появилась возможность оценить даже интонации.
— Моя лапушка! — ворковал мужской голос. — Это несчастье, что твой дядюшка умер. Он был моим лучшим другом. Однако теперь у нас стало одним препятствием к счастию меньше. Он бы никогда не одобрил нашей женитьбы.
— Не говори так, прошу! — Девушка плакала.
— Прости меня, прости! Я просто сгораю от любви к тебе. Хочешь, я все брошу, возьму добро и крепкую ладью, погружу на нее тебя и мы уедем за море?
— Нет! Это слишком великая жертва!
— Для тебя, моя лапушка, жизни не жалко. Эх, коли б не боярыня…
— Не ругай ее. Она — добрая.
— Она — добрая. Я ж — злой. Потому как страдаю. Любавушка, лапушка, подскажи, как быть!
— Все образуется. Надо потерпеть.
— Ох, мочи нет терпеть-то!
— Пойдем к гостям, мой господин. Негоже, ежели нас тут наедине увидят.
— Пойдем, моя лапушка.
Голоса затихли. Радим сидел слегка ошарашенный. Волшба сработала. Да еще как! В самую точку. Короткий разговор сказал ему больше, чем тщательный осмотр палат воеводы. Боярыня мешает счастью двух влюбленных. При этом так же мешавший дядюшка только что умер. Несомненно, речь шла о Параскеве и Яне Творимирыче. А говоривший мужчина был один из благородных. Только кто? Остромир, Симон или, может, сам Эйлив? К сожалению, голоса Остромира Радим не запомнил, не до того было ночью в темном углу. Так что любой из троих мог оказаться замешанным в дело.
Как мешает боярыня счастью влюбленных? Если говоривший — Эйлив, то понятно, а если нет? Вообще, интересно, есть ли жены у Остромира и Симона? Не одну ли из них называли боярыней? Очень все туманно. Радим тяжело вздохнул. Трудную задачу поставила перед ним Параскева. Думать приходится много, да и рисковать немало. Следить за боярами опасно. Однако распутывать клубок надо. Тем более теперь есть замечательная зацепка — имя девушки. Боярин называл ее Любавушкой.
Камень приобрел естественный цвет. Радим выудил ожерелье из плошки и нацепил на шею. Ценная вещь. Такие действенные амулеты в его жизни еще не попадались. Теперь самое время заняться блином. Накинув кафтан, Радим отправился во двор.
Рядом с хлевом стояла покосившаяся псарня, оттуда доносились лай и скулеж. Однако трогать хозяйских собак скоморох не решался. Отравишь любимца воеводы — головы не сносить. Неприятностей и так достаточно, неизвестно, как поведут себя Грим и его воины, попадись им сейчас Радим. Может, сразу в по-руб спровадят, на холодную солому бросят. А может, сначала попинают вволю, чтоб размяться. Не радовало и отношение Параскевы. Он тут жизнью рискует, голову выдумками напрягает, а она готова, чуть что с Богданом случится, заменить его на Радима. Поганая доля.
Небольшой лохматый пес вышел из-за угла и отправился к тому месту, куда холопы выплескивали помои. Глаза Радима вспыхнули охотничьим азартом. То, что надо! Скоморох, мягко ступая по слежавшемуся снегу, приблизился к псу. Сначала тот не обратил на человека внимания, потом, когда расстояние уменьшилось до пары саженей, взглянул исподлобья и зарычал.
— Фу! Какой злой псина…
Радим потянулся за пазуху, собака отпрыгнула в сторону и ощетинилась.
— На, скушай, злобная тварь.
Половина блина шлепнулась перед псом. Тот немного порычал, потом осторожно принюхался.
— Кушай, кушай…
Пес отвернулся и затрусил прочь. Блин остался нетронутым.
— У! Чернобог тебя сожри! — Радим жутко расстроился. Мало того, что пес сорвал задуманное, блин, повалявшись на снегу, размок, и теперь совсем не хотелось брать его в руки.
Положение спасла маленькая рыженькая собачонка, выскочившая непонятно откуда. Она прибежала, надеясь обнаружить здесь порцию свежих помоев. Блин стремительно исчез в ее пасти. Собачонка покружила еще немного, вылизывая места, куда сливали отходы, потом засеменила в глубь двора.