- Захария, тебе что-нибудь нужно? - каждый раз по приезде спрашивал судья. - Скажи, не стесняйся.
- Благодарю, господин. Ничего не нужно.
- Если кто тебя обижает в деревне, скажи - не бойся. Я разберусь.
- Благодарю, господин. Никто не обижает.
- Может, тебе какую-нибудь вдову приискать?
- Благодарю, господин. Не нужно.
Зеведей дарил ему свое покровительство, но для тихого, одинокого, почти нищего Захарии его покровительство было ненужной роскошью. Он ни с кем не судился, никому не мешал. Он воспринимал бессовестную эксплуатацию судьи как должное и не осуждал его даже в сердце своем. Он давно привык к тому, что богатые любят получать свое даром. Богатым людям всегда не хватает денег.
И все же это невероятное смирение, словно растворяющее личность виноградаря в окружающей среде, казалось судье подозрительным. Он пытливо всматривался в его безропотное лицо, вслушивался в его равнодушное молчание: уж не смеется ли над ним это человеческое подобие? Зеведей мог понять того, кто несет свою нищету с гордостью. Но в этом существе не было гордости. Он действительно ни в чем не нуждался. Что можно дать камню? Ему даже другой камень не нужен.
Захария, как всегда, встретил судью почтительным безразличием. И Зеведей каким-то новоприобретенным в болезни чувством понял, что дело вовсе не в нем. Явись виноградарю ангел смерти - и тогда в нем ничто не дрогнет. Поистине, - овца, Божья тварь. Сидя в повозке, он наблюдал за тем, как виноградарь невозмутимо сооружал из пальмовых листьев шалаш, удовлетворяя его прихоть.
- Великий праздник, Захария.
- Великий, - эхом повторил тот.
- А себе ты сделал кущи?
- Вот мои кущи, - он указал на виноградник.
- Не скучно тебе так жить, Захария?
- Благодарю, господин. Не скучно.
- Что же ты делаешь по вечерам?
- Ничего не делаю, господин. Я рано ложусь.
Ночи уже были прохладные, а ложе в шалаше оказалось не слишком мягкое. Промучившись двое суток, Зеведей вернулся в свой дом и постель. Из ног по-прежнему текла сукровица, но отеки уменьшились. В ближайшую субботу он впервые за многие месяцы пришел в синагогу собственными ногами, где был встречен с большим уважением, бальзамом пролившимся на его усталую душу. Тут он был среди своих фарисеев.
А вечером его восторженный сын Иоанн сообщил ему новость, которая на взгляд судьи не заслуживала внимания: в город после многих лет странствий вернулся Иисус, сын Иосифа плотника.
- Что ж, - равнодушно произнес он, - блудный сын решил взяться за ум. Только он опоздал. Иосиф умер и отрекся от своего первенца.
- Но, отец, всякий грешник имеет право на раскаяния.
- Если осознал свою вину.
- Он лишь хотел посмотреть мир. Велик ли грех?
- Он не исполнил родительскую волю. Как сказано в Законе? – рассердился Зеведей.
- Почитай отца и мать своих.
- Он нарушил Божью заповедь.
- Возможно, он сожалеет.
- Что тебе до него, сын мой?
Иоанн смутился. Он едва помнил Иисуса.
- Я заходил к его братьям и говорил с ним. Он мне показался добрым человеком.
- Добрый человек, - проворчал судья. - Добрый человек не оставляет родителей, не бросает младших братьев и сестер, но заботится о своих близких. Первенец продолжает свой род. По первенцам считал Моисей наш народ пред Богом. Он - семя семьи. А этот бродяга всем пренебрег. Я уверен, что он и ест неумытыми руками.
Зеведей разгорячился. Он хорошо знал Иосифа. Расширяя свой дом, он не раз пользовался услугами покладистого и расторопного плотника. В суде тот чинил кровлю, для синагоги сделал новые скамьи. Иосиф был благочестивым человеком, его жена Мария отличалась чрезвычайной набожностью. Зачав своего второго сына Иамеса, она дала обет посвятить его Богу. На восьмой день после рождения ребенка обрезали и публично нарекли нашритом. Отныне до самой смерти уделом его было монашество. Не всякая женщина была способна обречь своего сына на такую участь. По Закону нашрит не смел пить вина, жениться и прикасаться к мертвым. Обычно это делали женщины, отчаявшиеся родить ребенка. Данный ими обет еще ничего их не лишал, но мог дать сына, хоть и посвященного Богу. Это лучше, чем ничего. Но у Марии уже был сын, Иисус. И было немного странным то, что при такой набожности она не пожертвовала Богу своего первого сына, ибо Господу особенно угодны первенцы.
Зеведей думал об этом. Возможно, набожность пришла к Марии позже и даже была как-то связана с рождением Иисуса. Он родился не в Назарете. В городских записях были зарегистрированы четыре его брата и две сестры в роду Иосифа. Сам Иосиф был сыном Иакова из Вифлеема, в иудейской области. В галилейский город Назарет плотник с женой и отроком пришли из Египта. Что за страсть к переездам? Впрочем, тысячи евреев разъезжались во все стороны света, и самым излюбленным местом был Египет. У египетских евреев было собственное писание, переведенное на греческий, - “Септуагинта”, у них даже был собственный Храм Яхве в Леонтополе, и это особенно возмущало Зеведея. Главная синагога Александрии отличалась огромными размерами и вызывающей роскошью. Они одевались по имперской моде, их женщины посещали театры, их дети учились у греческих риторов и софистов, а некий раввин Филон перетолковывал Тору на платоновский лад. Словом, Зеведей не ждал ничего хорошего из Египта.
Что же касается плотника Иосифа и его жены, то, возможно, они потому и вернулись оттуда, что им не понравилось в Египте. И с тех пор как они поселились в Назарете, Зеведей ничего предосудительного за ним не замечал. Наверное, они следовали простому родительскому эгоизму, когда оставили первого сына себе, а второго отдали Богу, и не было тут никакого скрытого смысла. Но если Иосиф и Мария сохранили своего первенца для себя, то они просчитались. Достигнув зрелого возраста, Иисус не хотел поступать, как заведено у людей. Мать присматривала ему невест, но он и не думал жениться. Добрые соседи уже замучили плотника и его жену расспросами. Почему их первенец не женится? Что с ним не так? Бог сказал: плодитесь и размножайтесь. Таков человеческий удел: жениться, произвести потомство, взрастить его, женить и затем умереть с чувством исполненного долга. В конце концов, молодой Иисус заявил, что хочет посмотреть мир и многое узнать, раз уж его родили на свет, словно в чем-то упрекая своих родителей. А затем покинул город-могильник Назарет.
Все в доме Иосифа шло наперекосяк. Его первый сын, оставленный для обычной человеческой жизни, не пожелал жить как все, а его второй сын, нареченный нашритом, отказывался понимать, почему ему нельзя жить как все. Подрастая, этот ребенок с большим удивлением узнавал, что ему многое запрещено. Пока другие дети резвились, он заучивал псалмы, когда другие беззаботно проводили свою юность, он проникался чувством греховности и сутками стоял в молитве на коленях, которые стали у него мозолистыми как у верблюда. Иамес был раб Божий в полной мере, он родился рабом. Живя в виноградном крае, он никогда не пробовал винограда, золотая кисть которого украшала стены Храма как эмблема Израиля. Юный Иамес не понимал, почему ему нельзя есть виноград. Чем выше нормы благочестия, тем ближе грех. Он совершил свой детский грех, тайком от всех вкусив черные с сизым налетом ягоды, и не нашел в них ничего преступного. Но грех остался с ним.
Неприкаянно он скитался от родного дома, в котором ему не было удела, к Храму, где на юродивого смотрели с почтением, но без всякого человеческого участия. Он был нашрит, исключенный из жизни. Недели и месяцы он проводил на коленях во внутреннем дворе перед святилищем. Священники и левиты, служащие при Храме посменно, все двадцать четыре череды знали его в лицо. Его называли Иамес Праведник. Еще более знаменитым нашритом был, пожалуй, только Иохонан, прозванный позже Крестителем. Он был из священнического рода. Это его родственники каждый день отпирали и запирали двадцатиметровые двери Святилища с грохотом, который слышал весь Иерусалим, и приносили жертвы на алтаре. Каста жрецов происходила от первого жреца Аарона, брата Моисея, и была абсолютно замкнутой. Ни один мужчина не мог войти в нее по собственному желанию, ни один не мог выйти, - до Иохонана.