-Маккавей! Держитесь, братья!
Солдаты даже не пытаются искать в этой массе крикуна. И опять раздается патриотический девиз зелотов:
-Кто сравнится с тобой, Господи!
Корнелий хмуро оглядывает народ за оцеплением. Все эти смуглые бородатые лица кажутся ему одинаково враждебными.
Конвой ведет вниз Иисуса. В гарнизонной скуке солдаты слегка потешились над тем, кого им представили как царя. Его лицо разбито и, как всякое поврежденное лицо, выглядит вульгарно. Прежними остались только глаза Иисуса с каким-то особенным, сложным выражением. В первых рядах он видит мрачного Иуду. Некоторое время они смотрят друг на друга.
“Напрасно ты так сделал, - шепчет Иуда, хотя Иисус не может его услышать, - мы могли бы умереть вместе от римских мечей. Проклят повешенный на дереве. И ты избрал именно такую смерть”.
Кажется, Иисус ему улыбается. Или это мимолетное выражение боли? По разбитому лицу трудно понять.
-Прощай, брат, и радуйся! - кричит Иуда.
И теперь Иисус точно улыбается ему и кивает. Он не замечает, как два профоса подтаскивают к нему сзади крест и грубо взваливают его на спину ему. От неожиданной тяжести он падает на правое колено, брус глухо валится на землю. Профосы ругаются:
-Эй, царь! Держи свой крест! Тебе на нем висеть.
Старшина этих наемных палачей, в котором можно узнать самаритянина, грубо ругается на арамейском. Иисус медленно встает. Он не готовил себя к римской казни. Чтобы умереть, недостаточно быть готовым к смерти вообще. Тот, кто согласен умереть за честь, не согласен умереть за грош. Принявший смерть от меча, может испытывать отвращение к виселице. Род смерти тоже имеет значение.
“Напрасно ты это сделал, - повторяет про себя Иуда - ты избрал себе самую позорную и мучительную смерть”.
Профосы вновь взваливают тяжелый брус на спину Иисуса, и он едва стоит на ногах. Крест соскальзывает с его плеча и опять падает. Центурион Корнелий критически оглядывает фигуру Иисуса и понимает, что этот истощенный человек не далеко унесет свое орудие казни. Он будет его ронять, падать сам, вновь подниматься и еле волочь ноги. Крестный ход затянется на долгое время. У Корнелия же есть приказ закончить казнь до заката.
-Возьмите крест сами, - приказывает он профосам.
Но эти развязные штатские наемники шепчутся между собой, и самаритянин Манная нагло заявляет:
-Мы не нанимались носить кресты за ублюдками.
Корнелий стискивает зубы. Попробовал бы солдат ему так ответить!
-Сами вы ублюдки!
Но эти люди его не боятся. Им платит трибун Лисий. Пусть заплатит дополнительно. Центурион оборачивается к толпе за оцеплением и повелительно выкидывает руку вперед, указывая пальцем на одного их молодых мужчин, стоящих в первом ряду.
-Ты! Понесешь крест за царя!
Мужчина недоуменно озирается, но прежде чем он успевает возразить, два солдата выдергивают его из толпы, как репу с грядки. Одним махом они ставят его на дорогу, и профосы взваливают на него брус с перекладиной. Это некий Симон, паломник из ливийской Кирены, входящей в римскую провинцию Африка. Поднимаясь с колена, Иисус говорит ему:
-Я сожалею, друг, что тебе придется нести крест за меня.
Такое сочувствие со стороны еретика, которому до смерти осталось два шага, еще больше обескураживает Симона. Он волочит за собой орудие казни, думая лишь о том, что это самая необычная Пасха в его жизни. Корнелий взмахивает рукой, и возглавляемая им колонна в окружении шести конвойных начинает движение вдоль оцепления.
Иуда неподвижно смотрит вслед уходящему Иисусу. В эту минуту он принимает окончательное для себя решение. Он не пойдет на Голгофу и не станет смотреть на позорнейшую казнь того, кто стал ему ближе брата. Он направится на юго-восток от Иерусалима, на окраину долины Гинном, к месту Тофет, где царь Соломон воздвиг храм Молоху, а царь Иосия его уничтожил, посеяв там кости. С тех пор иудеи прозвали это место “землей крови” и обходят его стороной. Именно в это проклятое безлюдье уйдет Иуда. Там он взберется на скалу и бросится вниз. Он разобьет свое увечное, ничтожное тело о камни, его внутренности вывалятся на землю. Его отверженная, усталая душа навсегда умрет и выпустит из клетки Святой Дух. Не нужно ему человеческое погребение. Впереди только Царство Небесное! Радуйся, друг, жизнь кончается.
В одной из верхних бойниц северо-западной башни, где проходил допрос Иисуса, стоит Понтий Пилат и смотрит вниз. Ему видна площадь перед преторией, заполненная возбужденной толпой, купальня Вифезда, окруженная калеками и больными, вся северная окраина города с царскими пещерами, Гнафейским памятником и гробницей Елены, царицы абиаденской. Процессия уходит налево от него, на запад к Голгофе, которая с этой башни просматривается лишь как белое пятно за земляными и тростниковыми крышами ремесленного квартала. Толпа тянется вслед за крестным ходом. На месте лишь остается какой-то мужчина. Затем он поворачивается и, прихрамывая, уходит в противоположную сторону.
Стук обуви на каменной лестнице заставляет Пилата обернуться. На смотровую площадку выходит Прокула. Камергер несет за ней белого щенка.
-Вот ты где! - произносит она, подходит к бойнице и заглядывает вниз. - Простолюдины всюду одинаковы. Им хочется зрелищ, а лучшее зрелище - смерть. Ты все же приговорил этого мага?
-Он не маг. Лишь софист.
-И за это его казнят?
-У Каифы к нему свой счет. Мне пришлось пойти навстречу.
-И каков же вердикт?
-Crimen laesae majestatis.
-Он оскорбил величие цезаря?
-Они так утверждали.
-Ты им веришь?
-Я не верю ни одному их слову! Но эти люди поклянутся под присягой, что так и было. Их бог разрешает им любую клевету, если ему это нужно.
-Политика, - насмешливо произносит Прокула.
Впрочем, ее уже совершенно не интересует судьба того узника. Его странные, больные глаза были каким-то наваждением. Пилат прав, во всем виноват здешний воздух. У них тут даже море стало мертвым. Она подзывает жестом раба и берет из его рук пушистый клубок.
-Ах, какой милый! Мой будущий страж и защитник.
Прокуратор смотрит на эти умилительные игры с вежливым отвращением.
-Теперь я понимаю цезаря Августа, который порицал моду на собак и кошек. Римские женщины должны отдавать свои материнские чувства детям, а не тратить их на домашних животных, - произносит он.
-Но ведь ты сам запретил мне взять с собой моих сыновей, - дразнит женщина его и словно нарочно целует щенка в нос. - Мои мальчики остались в Риме.
-Здесь не твое поместье в Байях. Здесь вражеская земля. Этот народ склонен к неповиновению, интригам и саботажу, - заявляет Пилат. - Я каждый день жду от них бунта. Твоим мальчикам лучше оставаться в Риме.
Он лукавит, скрывая под заботой о пасынках свою физиологическую неприязнь к этим аристократическим отпрыскам. Даже внук императора Тиберия провел несколько лет в суровых германских лесах, где и получил от солдат ласковое прозвище Калигула - Сапожок. Но прокуратор даже не заботится о правдоподобии. Происходит обычная супружеская сцена, в которой один лжет, а другой делает вид, что верит, поскольку правда неприятна для обоих. В данном случае правда заключается в том, что он терпеть не может сыновей Прокулы, а они ненавидят его. Через три года закончится прокураторский срок Пилата. Он передаст должность некоему Марцеллу и отправится в Галлию служить квестором. Там он уже будет командовать только деньгами, но не людьми. А еще через год к власти придет Гай Калигула. Сыновья Прокулы, такие же испорченные негодяи, как этот новый император, преуспеют при его дворе и затравят отчима до смерти. В своей былой бедности они будут винить не отца, промотавшего перед смертью все состояние, но своего плебея-отчима, который не дал им должного содержания и ложился в одну постель с их матерью. Однажды загнанный вояка зайдет в свой дом, ляжет в ванну и перережет себе вены.