- Зачем же он назвал себя Сыном Божьим?
- Мужи - братья, разве человек в здравом уме способен такое сказать? Посудите сами. Мой брат не в себе. Не по своей воле он говорит это. В нем дьявол говорит, чтобы искушать вас.
- Он богохульствовал!
- То дьявол богохульствовал. Дьявол входит в человека и говорит его устами, сеет распри, а когда люди убивают друг друга, он радуется. Не посмеет человек богохульствовать, если сатана не сделает с ним этого.
Иоанн видел, как Иисус вышел из своего отрешения и теперь пронзительно строго смотрел на своего брата. Ему не нравилось то, что говорил Иамес.
А нашрит продолжал увещать толпу.
- Дьявол искушает нас и хулит Господа, ибо отвергнут был Господом от лица его. Кто посмеет хулить Бога Всевышнего, Создателя земли и небес? Разве наша семья давала вам повод усомниться в нас? Денно и нощно я молюсь пред Господом за грехи свои и всего Израиля. Не убивайте этого человека. Позвольте нам увести его. Вся семья наша будет молить Бога о милости к нашему брату. На коленях прошу вас быть милостивыми, как Господь милостив ко всем нам.
При этих словах Иамес упал на свои мозолистые колени и склонил голову. Вид преклоненного нашрита, который, как сказано в писании, “свят для Бога”, произвел на горожан сильное впечатление, а его аргументы охладили их пыл. Во всем виноват дьявол, а не этот безумный сын плотника.
По тому, как смягчалась толпа, Мария поняла, что пришла ее очередь. Со слезами на глазах она вышла вперед и стала просить:
- Люди добрые, пощадите моего сына. Позвольте мне увести его домой и положить в постель. Я буду молиться за него, и Господь услышит материнскую молитву. Не лишайте меня моего первенца.
Материнские слезы и просьбы окончательно смутили горожан.
- Пусть уведет его, - послышались голоса. - Отдайте его семье.
Теперь Иисус смотрел на Марию, к нему вернулась печаль. Его мать слезно выпрашивала его жизнь у этих мертвецов.
- Мать! - начал он говорить.
- Молчи, молчи, сын мой, - и она проложила ладони к его губам.
- Не нужно, мать, - печально произнес Иисус.
- Молчи! Молчи!
И он позволил ей увести себя.
- Храни вас Господь, мужи - братия, - благодарил Иамес, отступая в поклонах, словно прикрывал собою мать и брата.
- Не пускайте его в синагогу, пока не излечится, - кричали им вслед. - Держите его взаперти.
На разрядившихся от фанатического напряжения горожан, которые к тому же вовсе не были убийцами, нашло даже какое-то легкомыслие.
- А лучше посадите на цепь, - смеялись они. - Пусть не беспокоит благочестивых людей.
Иоанн вдруг осознал, что смеется вместе со всеми над оскорбительными репликами в адрес Иисуса. Он не знал, зачем это делает, но продолжал смеяться. Когда, наконец, его грудь перестала содрогаться, выталкивая из себя булькающие звуки, он почувствовал себя разбитым, раздавленным, опустошенным. Ему хотелось добрести до дома и рухнуть в постель.
Вечером за ужином он спросил отца:
- Почему вы позволили эту расправу? Вы ведь сами учили меня Закону, и горожане не смели совершать самосуд. Они смотрели на вас, но вы молчали, Они не стали бы…
- Богохульство карается смертью. Если не вдаваться в тонкости судопроизводства, они исполняли Закон.
- Тогда почему вы теперь не арестуете его? Он подлежит суду Синедриона.
- Город отпустил его. Было бы хлопотно арестовывать его и везти в Иерусалим. Если всех безумцев отправлять Синедриону, у него не останется времени на более важные дела. Завтра этот бродяга уберется отсюда и найдет свою смерть в другом городе, где его не спасут мать и братья.
- Завтра? - у Иоанна упало сердце.
- Конечно же. Ему здесь нечего делать. И что тебе за дело до него?
- Это было жестоко.
Судья всмотрелся в него.
- Забудь его.
- Он ведь все равно уйдет.
- Вот именно. Он уйдет, а ты забудешь эту историю.
- Вы ведь не считаете его безумным?
Зеведей нахмурился.
- Сын мой, меня не интересует этот плотницкий выродок. Перестань упоминать его в моем доме!
На следующее утро Иоанн примчался к дому плотника чуть свет и сразу же понял, что его отец был прав. Во дворе стоял Иуда, облаченный в рыжий хитон, с пеналом на боку вместо меча. Иоанн поприветствовал его, и он холодно кивнул. Из дома вышел Иисус, тоже собранный в дорогу, в буро-пурпурном финикийском плаще и с холщовой сумой в руках. Он продолжал разговор, который начался в доме и никак не мог кончиться.
- Прости меня, мать, но я не могу остаться в доме с тем, кто назвал меня безумным.
- Сын мой, Иамес защищал тебя, - послышался голос Марии, и она появилась в дверях. - Он твой брат. Он спасал твою жизнь.
- Мне не нужна жизнь, которую называют безумной. Этот мир безумен, оглянись вокруг. Не я! Я потратил жизнь на поиски истины, которая, кажется, здесь никому не нужна. У мира хватает его человеческих забот. А я сыт человеческим. Мне нужно больше.
Мария, женщина своего времени и своего народа, не привыкла смотреть поверх человечества и до сих пор не встречала таких, кто бы это делал. Ее собственный сын пугал ее. В глубине души она была готова согласиться с Иамесом, что ее первенец не в себе. Они простые люди. Зачем же так задирать голову? Так жили до них тысячи, и так будут жить после них. Она не смогла бы понять, что ее аргумент про тысячи оказывался контраргументом для ее безумного сына. Он - не со всеми, он - против всех. Ей хотелось одного: вернуть себе сына и помирить его с братом.
- Иамес, - обратилась она ко второму сыну, вышедшему вслед за ней во двор, - скажи ты ему что-нибудь.
Но тот лишь угрюмо молчал.
- Ты не можешь простить брату, что он назвал тебя безумным, - продолжала она. - Где же твоя любовь? Разве не должно прощать брата своего?
- Я прощаю Иамеса за то, что он назвал меня безумным. До семидесяти семи раз прощаю брату своему.
Марии показалось, что она достучалась до сердца Иисуса, и сейчас братья обнимутся.
- Но безумным он назвал вместе со мной то, что больше меня. Дух Святой! Я прощаю хулу на меня, но не могу простить хулу на Духа Святого. Можно оскорблять человека, нельзя оскорблять то, что выше его - истину.
Мария смотрела на него с печалью.
- Но Иамес ничего не говорил о Святом Духе.
- Потому что он его не знает!
- Только ты все знаешь, - не выдержал нашрит.
- Увы! Это так!
Марии хотелось что-то сказать еще, но Иисус коротко обнял ее, поцеловал и решительно произнес:
- Прощай, мать. Я сожалею, что так вышло. Тебе пришлось унизиться перед этими людьми ради меня. Больше я этого не допущу. Извини. Прощай, Иамес. Прощайте, братья.
- Сын мой, кто высоко возносится, тому падать будет больно, - почти простонала Мария.
Иисус печально и ласково улыбнулся ей:
- Я давно уже упал и разбился об эту землю. Худшее со мной уже случилось, мать. Я оказался в этой преисподней. Не беспокойся за меня.
Он повернулся и двинулся к выходу со двора и только тогда увидел Иоанна. Ласковая улыбка не появилась на его лице, но он обнял и поцеловал юношу, не сделав этого с родными братьями.
- Прощай, Иоанн.
В плавное течение жизни, к которому привык юноша, Иисус внес стремительность и новые чувства. Он только появился и уже исчезал, словно заезжий волшебник. По родству душ, которое и рождает понимание между людьми, Иоанн догадывался, что мог бы стать Иисусу ближе, чем все братья на свете, но теперь это становилось невозможным: Иисус стряхнул прах этого города со своих сандалий и больше в него никогда не вернется.
- Вы уходите? - глупо пробормотал он.
Иисус кивнул головой.
- Я провожу вас.
- Не стоит, Иоанн. Твой отец узнает об этом.
- Мне все равно.
- Не должно быть так. У тебя впереди жизнь. Распорядись ею получше.
- Я провожу вас, - упрямо повторил Иоанн и пошел с ним.
Ему многое хотелось сказать. Чувства переполняли его, но именно поэтому все слова казались слишком ничтожны. Они шли по просыпающемуся городу. Во дворах слышались голоса, мычание коров. Перед домами женщины кое-где мели улицу, уже встречались горожане. Они проходили без приветствий. Иоанну было неловко.