Иуда гневно всматривается в его обезображенное лицо и смягчается.
- Ладно, оставим наши увечья. Давай свое мясо. И подай хорошее вино вместо этой кислятины. Бурду из репы тоже убери. Еще мне нужна комната.
- У меня много свободных комнат. Нашлось бы место и вашим друзьям, - замечает сириец. - Зачем идти на холодный двор?
Иуда пропускает эту реплику мимо ушей и продолжает:
- Пусть поставят в комнату жаровню и хорошо протопят.
- Я прикажу.
- Еще мне нужен чан с теплой водой и оливковое масло, тоже подогретое.
- Каких размеров чан нужен?
- Чтобы помыться и попарить свои ноги.
- Будет сделано. Но это стоит денег.
- Конечно, - Иуда достает из-за пояса три динария и бросает их на стол.
На харчевника вид денег производит благостное впечатление. Сгребая их со стола, он добавляет:
- Я могу прислать господину за отдельную плату молоденькую девушку, которая согреет его своим телом.
- Вот эту? - Иуда кивает на раскрашенную жрицу любви.
- Нет. Совсем юную и чистую.
- Не нужно. Я не царь Давид, чтобы греться юными девами. Сделай, как я сказал.
- Сейчас распоряжусь,- сириец забирает со стола кислое вино и блюдо с репой.
- Постой,- останавливает его Иуда.- У твоей девушки крепкие руки?
- Руки? Да, крепкие. И все остальное тоже… крепкое.
- Сможет она размять мои кости?
- Конечно, господин. Сразу помолодеете на двадцать лет.
- Мне нравится мой возраст,- холодно обрывает его Иуда.
- Конечно. Отличный возраст для мужчины. Я не имел ввиду, что вы стары. Просто так принято говорить…
- Хорошо. Пришлешь ее попозже. А на утро нужен будет приличный завтрак для троих.
- Курица вас устроит?
- Вполне.
Широкий караванный путь от Армении и Парфии через Сирию вдоль Галилейского озера и Иордана до Мертвого моря и далее в Аравию и Египет пролегает мимо Магдалы. Рассветное солнце красит воды Галилейского озера. Вдоль этого серебристого фона движутся три человеческие фигуры:
Иоанн, сын Зеведея левита;
Иисус, сын Иосифа плотника;
Иуда, сын Симона Соратника.
Они идут на север, оставив позади рыбацкий поселок Магдалу и царский город Тибериаду. В лучах солнца блестят ее башни. Тетрарх Галилеи и Переи Антипа в подражание своему отцу Ироду Великому, поднявшему некогда на месте старой бухты огромный город Цезарею в честь Августа, строит уже несколько лет на берегу Галилейского озера город с именем ныне правящего императора Тиберия. И город этот, говорят, так же нечестив, как Цезарея: он полон статуй и богов. Антипа так старался угодить Риму, что даже навредил себе. Его непосредственный начальник, проконсул всей Сирии Луций Вителлий невзлюбил этого идумейского царька и не спешил ему помочь в конфликте с арабами, которым он вернул свою жену, чтобы жить с Иродиадой, своей племянницей и бывшей женой его брата Филиппа, тетрарха Трахонеи. В этой семье детоубийство и кровосмесительство были обычным делом.
Не любит Антипу и тетрарх Иудеи Понтий Пилат. В Иерусалиме за Антипой остался отцовский дворец, и, наезжая периодически в этот главный город Иудеи, он держится там как наследный принц. Пилат, несомненно, отнял бы у него это самое роскошное сооружение Иерусалима, но он терпеть не мог этот город и проводил все свое время в Цезарее, где жил в прекрасном губернаторском дворце. Цезарея была эллинизированным городом. Там имелись театры, гимназии, ипподром, школы риторов и храмы всех богов: Юпитера, Аполлона, Митры, Кибелы, Изиды. В Иерусалиме имелся только Храм Яхве. Пилат посещал этот город раз-два в год на несколько дней. Гораздо больше времени там проводил Антипа. И многим в народе идумейский царь был ближе, чем римский наместник. На восточном берегу Мертвого моря в древних землях идумеев у Антипы была крепость Машерон. Все свое время он проводил в этом треугольнике: Тибериада - Иерусалим - Машерон.
Весь день трех спутников сопровождает справа Галилейское озеро. Оно то исчезает за холмистым, неровным берегом, то появляется вновь - синее и гладкое. В пятницу к полудню тракт приводит их к капернаумской таможне. Это небольшой дом, обнесенный каменным забором, к которому пристроен навес с привязями для лошадей и другого караванного скота. Позади таможни тянется холмистый гребень, скрывающий озеро. Чуть выше на севере, где он кончается, расположен лодочный причал. Напротив таможни в двух сотнях метров от тракта расстилается Капернаум. А вдали за ним видны Галилейские горы. Город лежит на склоне. Видны его улицы, дома и постройки. Верхнюю часть его занимает греко-сирийский квартал. Там расположился и римский гарнизон. В нижней части города у речки, бегущей с гор в озеро, стоит большая синагога. А еще ниже почти до самого тракта стелятся огороды горожан.
Ворота во двор таможни распахнуты. Возле них на камне скучает Левий Матфей, будущий евангелист и автор Нагорной проповеди. Таможня служит ему и домом, и местом работы. Здесь он днем и ночью встречает караваны из Сирии и суда из Декаполиса, заполняет бумаги, собирает пошлины, ест, спит и проводит все свое время. Он выглядит нарядным и ухоженным, как человек, который живет в достатке и заботится о своей внешности. При виде трех путников он встает и дружелюбно улыбается.
- Мир вам, господа.
- Мир твоему дому, - отвечает Иисус.
- Благодарю, - Матфей искренне рад такому ответу и приглашает войти. - Дом, которому вы пожелали мира, рад таким гостям, - высокопарно изъясняется он и жестом приглашает их войти.
- Учитель, он - мытарь, - шепчет Иоанн.
Но на этот раз Иисус ему строго выговаривает:
- Я не намерен делать то, чему учил тебя твой отец. Мы войдем в этот дом и поговорим с этим человеком.
Левий Матфей оказывается весьма радушным хозяином. Он приглашает гостей к широкому прямоугольному ложу с резными перильцами в изголовье и ногах. Ложе стоит на каменных опорах под акацией, деревом шиттим, которое послужило материалом для Ковчега Завета, и покрыто циновками. Такие дворовые ложа по всему востоку служат и столом, и постелью. Мытарь приглашает гостей устраиваться на нем, а сам устремляется в дом за водой, чтобы они могли омыть руки и ноги.
Иуда садится боком на ложе и кладет на него свою изувеченную ногу, не касаясь циновок сандалией. Возвращается Матфей с тазом и кувшином, на плече у него полотенце. Когда омовение заканчивается и гости, сбросив обувь, располагаются на ложе, он вдруг произносит:
- Господин, ведь я вас знаю. Вы проезжали здесь с караваном в позапрошлом году.
- Ты ошибаешься, - хмуро отвечает Иуда.
- Нет же, господин! Я запомнил вас, простите меня, по вашей ноге. Но, конечно же, не это было причиной. Даже совсем не поэтому. Ведь вы, можно сказать, спасли мне жизнь.
- Ты ошибаешься.
- Вспомните, господин. С вами был человек по прозвищу бар-Аббас, очень опасный человек. Он из галилейских зелотов. Но тогда я этого еще не знал. Этот бар-Аббас зарезал в Иерихоне городского сборщика податей на глазах у всех. И никто не донес на него: одни - из страха, другие - считая его народным мстителем. Я хотел досмотреть ваш груз, но ваш спутник посоветовал мне не совать нос в чужие дела. Я сказал, что мне нужно оценить товар для получения пошлины, и тогда бар-Аббас стал угрожать мне. Он бы и меня зарезал. Но вы заступились и заплатили пошлину. Правда, я так и не узнал, что вы везли в своих тюках.
Все это время Иуда лишь хмурится и растирает свою ногу.
- Кажется, Иуда, твоя правая рука не ведает того, что делает левая, - подшучивает Иисус.
- Что это значит?
- Ты спас человеку жизнь и не хочешь признать этого.
- Я его не спасал. Проще было заплатить. Слышишь, мытарь? Я тебя не спасал. И забудь эту историю!
- Конечно, господин, - удивленно отвечает Матфей. - Я бы и не вспомнил, не увидь вас снова.
- Скажи лучше, мытарь. Где здесь купить воск?
- Воск?
- Пчелиный воск.
- Думаю, у меня найдется немного. Я запечатываю им свои отчеты. Много ли вам надо?
- Столько, чтобы растопить его и обложить свою ногу, которую ты так хорошо запомнил.
- О, господин, на это у меня достаточно. Хотите сделать это сейчас?
- Если не трудно, - смягчается Иуда.
- Совсем не трудно. Я ваш должник. А вы, господа, устраивайтесь удобнее. Я поставлю воск на огонь и позабочусь об ужине. Надеюсь, вы останетесь в моем доме на ночлег?
Вечером Матфей потчует своих гостей всем лучшим, что нашлось в его доме. Посреди гостиной накрыт низкий стол, вокруг него разбросаны подушки. Зажжены субботние светильники, блюда с закусками теснятся между ними. Горит очаг, и характерный запах огня мешается с ароматами пряностей, которыми пропитан весь этот дом, словно кулинарное заведение. Эти запахи приятно успокаивают Иоанна. Ему нравится это опрятное холостяцкое жилище, хоть хозяин его и мытарь.
- Вообще-то, я стараюсь соблюдать субботу, - признается Матфей за столом, - но с моей работой это не всегда получается. Караваны идут, как им удобно. Если я скажу купцам, что не могу их принять, они меня просто не поймут. Я вынужден работать каждый день.
Матфей очень хочет понравиться гостям. Похоже, ему не хватает собеседников.
- Друг, - с улыбкой произносит Иисус, - не человек для субботы, суббота для человека.
Иоанн не смеет возразить на это заявление.
- Как мудро сказано, - радостно подхватывает Матфей, найдя понимание у своих собеседников. - Я полностью с вами согласен. Но местные иудеи меня не любят. Впрочем, не только за это. Я ведь полукровка.- Он осторожно всматривается в лица гостей и не замечает какой-либо перемены в их лицах при этой вести. И продолжает храбро откровенничать:
- Мой отец - иудей из Эшкола, там самое лучшее вино в Израиле, а мать - гречанка из Декаполиса. Я был обрезан по Закону и воспитан в иудейской традиции. Но моей матери не нравилось жить в Эшколе, а родне отца не нравилась моя мать. Они расстались. Мать вернулась в Декаполис, отец женился на иудейке. Я жил то с одним, то другим из моих родителей. Греки считали меня иудеем, иудеи - греком. В конце концов, родственники матери помогли мне выкупить это место у прежнего сборщика пошлин. Я не в восторге от него, но что мне остается? Я чувствую себя иудеем, но меня здесь не принимают. Меня, конечно, допускают в синагогу, но не приглашают в свои дома. Для них я - грек. Я вижу в вас людей ученых и рад принимать у себя таких гостей. Вы можете оставаться здесь, сколько понадобится. Живу я один, места в доме много. Удобно ли вам, господин? - обращается он к Иуде.
- Вполне. Благодарю, Левий, - отвечает тот. - Думаю, мы погостим у тебя. - И вопросительно смотрит на Иисуса.
- Спешить нам некуда, - соглашается Иисус.
- Этот дом велик для меня, - словно извиняется Матфей. - Вам понравилось вино? Оно с приморских виноградников. А теперь попробуйте это местное. Не эшкольское, конечно, но есть свой аромат. Чувствуется воздух Галилейских гор.
Иисус с улыбкой принимает чашу и пробует вино.
- Не правда ли?- вопрошает мытарь.
- Да. Но я не знаток вин.
- О, вовсе не нужно быть знатоком! Нужно лишь иметь хороший вкус. Я, уверен, он у вас есть, - льстит он так простодушно, что его невозможно заподозрить в угодничестве. Просто ему нравятся его свободомыслящие гости.
- Попробуйте, господин, этот крестец барашка с пряностями и медом, - почти просит он Иуду.
И тот покорно пробует.
- Вот птица с орехами. Очень нежная. Вы едите такое? - обращается он к Иисусу.
И тот кивает головой.
- А это пасхальный харосет. Я кладу больше инжира и меньше яблок, чтобы харосет был слаще. Думаю, юноша, вы его любите. Поешьте, - убеждает он Иоанна.
И тот не смеет отказаться.
Все трое очарованы искренним радушием и хорошими манерами Левия Матфея. Он держится так, будто гости оказывают ему услугу, остановившись в его доме и поедая его обед, а не он - им. Последним сдается Иоанн. Мытарь - хороший человек.
А Матфей весь вечер угощает их разнообразными кушаньями и спрашивает их мнение о кулинарных качествах пищи. Отверженный местным обществом, при хорошем доходе, но лишенный родных и друзей, на кого нужно тратить время и деньги, он постепенно превратился в одинокого гурмана. Весь свой досуг он проводит на кухне и радуется жизни за столом. До сих пор ему не хватало ценителей. Теперь они у него появились.
- Завтра, господин,- обращается он к Иуде, - я куплю в Капернауме вам свежего воска для ноги.
- Завтра? - удивляется Иоанн.
- В греческом квартале. Там не соблюдают субботу. Вы не возражаете?
- Не думаю, что Господь будет против моего лечения, - отвечает Иуда.
- Так ли, учитель? - вопрошает тут же Иоанн.
- Если суббота, как говорят фарисеи, предназначена для очищения человека, то очищение - для души, не для тела. Можно пролежать бревном сутки, ничего не изменив в себе. Ессеи в Кумране так и делают. Они даже не справляют нужду в этот день.
- Неужели это так? - фыркает юноша.
- Я бывал в кумранской общине, но мне не понадобился год испытаний, чтобы уйти оттуда. Закон можно превратить в бессмыслицу, если следовать букве Закона, а не его духу. Я знаю, что скажут книжники и фарисеи. Закон держится именно на букве, а не на душе. Если всякий будет толковать Закон по-своему, от него ничего не останется. Что ж, значит, я против всех Законов. И разве я не прав? Закону - тысяча лет. Но мир остался тем, чем был. Закон его не изменил. Разве он стал Царством Божьим, где все стали богами, освободившись от своего человеческого? Как сказано в псалме у Давида: И встал Бог среди богов. О, если бы это было так! Иудейская суббота - день лицемерия! Где мысли человека, пока он лежит бревном? Разве они лежат рядом с ним? Мысли же превыше поступков. Посмотревший на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем, ненавидящий ближнего своего уже убийца, а солгавший себе солгал во всеуслышание. Как не думать об обезьяне с красной мордой? Чем больше ты стараешься не думать о ней, тем дольше она остается с тобой. Как не думать о грехе? Нужно забыть грех! Нужно освободиться от человеческого! Поэтому Исайя говорит, что суббота для добрых дел, за которыми добрые мысли. Развяжи узы неправды, разбей ярмо мести. Вот в чем смысл субботы, Иоанн, - стать чище. Хоть немного освободиться от человеческого. Копи только такие субботы, мальчик мой. И пусть каждый день будет у тебя субботой.
- Как мудро сказано, - восхищенно произносит Матфей. - Не бороться с грехом, но забыть его и освободиться. Поистине, вы - учитель. Могу ли я тоже называть вас так?
- Можешь, - спокойно произносит Иисус.- Вот только у меня нет учеников.
При этих словах Иоанну хочется воскликнуть: “А кто же я?”
- Слушающий меня - еще не ученик мне. Идущий со мною - уже не ученик мне, но брат мой по дороге в Царство Небесное.
- В Царство Небесное? - с сомнением спрашивает мытарь, не привыкший еще и своеобразной речи Иисуса, полной пафоса и аллегорий.
- Да, Матфей. Ведь мы идем в Царство Небесное.
- Идете в Царство Небесное?
Уж не шутит ли этот человек? Матфей скептически всматривается в его лицо с каким-то особенным выражением глаз, и ему кажется, что в них есть что-то безумное. Человек с такими глазами ходит по краю какой-то пропасти, в которую он готов прыгнуть.
- Идете в Царство Небесное? Такое не часто услышишь. А я в своей жизни слышал всякое. Простите, господин, - он тянет время и уже не пытается называть Иисуса учителем, - Царство Небесное. А где же оно, если позволительно мне спросить об этом?
- Внутри тебя.
И опять он не может побороть свой скепсис и подозрение, что говорит с безумным.