- О, господин, на это у меня достаточно. Хотите сделать это сейчас?
- Если не трудно, - смягчается Иуда.
- Совсем не трудно. Я ваш должник. А вы, господа, устраивайтесь удобнее. Я поставлю воск на огонь и позабочусь об ужине. Надеюсь, вы останетесь в моем доме на ночлег?
Вечером Матфей потчует своих гостей всем лучшим, что нашлось в его доме. Посреди гостиной накрыт низкий стол, вокруг него разбросаны подушки. Зажжены субботние светильники, блюда с закусками теснятся между ними. Горит очаг, и характерный запах огня мешается с ароматами пряностей, которыми пропитан весь этот дом, словно кулинарное заведение. Эти запахи приятно успокаивают Иоанна. Ему нравится это опрятное холостяцкое жилище, хоть хозяин его и мытарь.
- Вообще-то, я стараюсь соблюдать субботу, - признается Матфей за столом, - но с моей работой это не всегда получается. Караваны идут, как им удобно. Если я скажу купцам, что не могу их принять, они меня просто не поймут. Я вынужден работать каждый день.
Матфей очень хочет понравиться гостям. Похоже, ему не хватает собеседников.
- Друг, - с улыбкой произносит Иисус, - не человек для субботы, суббота для человека.
Иоанн не смеет возразить на это заявление.
- Как мудро сказано, - радостно подхватывает Матфей, найдя понимание у своих собеседников. - Я полностью с вами согласен. Но местные иудеи меня не любят. Впрочем, не только за это. Я ведь полукровка.- Он осторожно всматривается в лица гостей и не замечает какой-либо перемены в их лицах при этой вести. И продолжает храбро откровенничать:
- Мой отец - иудей из Эшкола, там самое лучшее вино в Израиле, а мать - гречанка из Декаполиса. Я был обрезан по Закону и воспитан в иудейской традиции. Но моей матери не нравилось жить в Эшколе, а родне отца не нравилась моя мать. Они расстались. Мать вернулась в Декаполис, отец женился на иудейке. Я жил то с одним, то другим из моих родителей. Греки считали меня иудеем, иудеи - греком. В конце концов, родственники матери помогли мне выкупить это место у прежнего сборщика пошлин. Я не в восторге от него, но что мне остается? Я чувствую себя иудеем, но меня здесь не принимают. Меня, конечно, допускают в синагогу, но не приглашают в свои дома. Для них я - грек. Я вижу в вас людей ученых и рад принимать у себя таких гостей. Вы можете оставаться здесь, сколько понадобится. Живу я один, места в доме много. Удобно ли вам, господин? - обращается он к Иуде.
- Вполне. Благодарю, Левий, - отвечает тот. - Думаю, мы погостим у тебя. - И вопросительно смотрит на Иисуса.
- Спешить нам некуда, - соглашается Иисус.
- Этот дом велик для меня, - словно извиняется Матфей. - Вам понравилось вино? Оно с приморских виноградников. А теперь попробуйте это местное. Не эшкольское, конечно, но есть свой аромат. Чувствуется воздух Галилейских гор.
Иисус с улыбкой принимает чашу и пробует вино.
- Не правда ли?- вопрошает мытарь.
- Да. Но я не знаток вин.
- О, вовсе не нужно быть знатоком! Нужно лишь иметь хороший вкус. Я, уверен, он у вас есть, - льстит он так простодушно, что его невозможно заподозрить в угодничестве. Просто ему нравятся его свободомыслящие гости.
- Попробуйте, господин, этот крестец барашка с пряностями и медом, - почти просит он Иуду.
И тот покорно пробует.
- Вот птица с орехами. Очень нежная. Вы едите такое? - обращается он к Иисусу.
И тот кивает головой.
- А это пасхальный харосет. Я кладу больше инжира и меньше яблок, чтобы харосет был слаще. Думаю, юноша, вы его любите. Поешьте, - убеждает он Иоанна.
И тот не смеет отказаться.
Все трое очарованы искренним радушием и хорошими манерами Левия Матфея. Он держится так, будто гости оказывают ему услугу, остановившись в его доме и поедая его обед, а не он - им. Последним сдается Иоанн. Мытарь - хороший человек.
А Матфей весь вечер угощает их разнообразными кушаньями и спрашивает их мнение о кулинарных качествах пищи. Отверженный местным обществом, при хорошем доходе, но лишенный родных и друзей, на кого нужно тратить время и деньги, он постепенно превратился в одинокого гурмана. Весь свой досуг он проводит на кухне и радуется жизни за столом. До сих пор ему не хватало ценителей. Теперь они у него появились.
- Завтра, господин,- обращается он к Иуде, - я куплю в Капернауме вам свежего воска для ноги.
- Завтра? - удивляется Иоанн.
- В греческом квартале. Там не соблюдают субботу. Вы не возражаете?
- Не думаю, что Господь будет против моего лечения, - отвечает Иуда.
- Так ли, учитель? - вопрошает тут же Иоанн.
- Если суббота, как говорят фарисеи, предназначена для очищения человека, то очищение - для души, не для тела. Можно пролежать бревном сутки, ничего не изменив в себе. Ессеи в Кумране так и делают. Они даже не справляют нужду в этот день.
- Неужели это так? - фыркает юноша.
- Я бывал в кумранской общине, но мне не понадобился год испытаний, чтобы уйти оттуда. Закон можно превратить в бессмыслицу, если следовать букве Закона, а не его духу. Я знаю, что скажут книжники и фарисеи. Закон держится именно на букве, а не на душе. Если всякий будет толковать Закон по-своему, от него ничего не останется. Что ж, значит, я против всех Законов. И разве я не прав? Закону - тысяча лет. Но мир остался тем, чем был. Закон его не изменил. Разве он стал Царством Божьим, где все стали богами, освободившись от своего человеческого? Как сказано в псалме у Давида: И встал Бог среди богов. О, если бы это было так! Иудейская суббота - день лицемерия! Где мысли человека, пока он лежит бревном? Разве они лежат рядом с ним? Мысли же превыше поступков. Посмотревший на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем, ненавидящий ближнего своего уже убийца, а солгавший себе солгал во всеуслышание. Как не думать об обезьяне с красной мордой? Чем больше ты стараешься не думать о ней, тем дольше она остается с тобой. Как не думать о грехе? Нужно забыть грех! Нужно освободиться от человеческого! Поэтому Исайя говорит, что суббота для добрых дел, за которыми добрые мысли. Развяжи узы неправды, разбей ярмо мести. Вот в чем смысл субботы, Иоанн, - стать чище. Хоть немного освободиться от человеческого. Копи только такие субботы, мальчик мой. И пусть каждый день будет у тебя субботой.
- Как мудро сказано, - восхищенно произносит Матфей. - Не бороться с грехом, но забыть его и освободиться. Поистине, вы - учитель. Могу ли я тоже называть вас так?
- Можешь, - спокойно произносит Иисус.- Вот только у меня нет учеников.
При этих словах Иоанну хочется воскликнуть: “А кто же я?”
- Слушающий меня - еще не ученик мне. Идущий со мною - уже не ученик мне, но брат мой по дороге в Царство Небесное.
- В Царство Небесное? - с сомнением спрашивает мытарь, не привыкший еще и своеобразной речи Иисуса, полной пафоса и аллегорий.
- Да, Матфей. Ведь мы идем в Царство Небесное.
- Идете в Царство Небесное?
Уж не шутит ли этот человек? Матфей скептически всматривается в его лицо с каким-то особенным выражением глаз, и ему кажется, что в них есть что-то безумное. Человек с такими глазами ходит по краю какой-то пропасти, в которую он готов прыгнуть.
- Идете в Царство Небесное? Такое не часто услышишь. А я в своей жизни слышал всякое. Простите, господин, - он тянет время и уже не пытается называть Иисуса учителем, - Царство Небесное. А где же оно, если позволительно мне спросить об этом?
- Внутри тебя.
И опять он не может побороть свой скепсис и подозрение, что говорит с безумным.
- Внутри меня? Тут нужно подумать…
Уж не напрасно ли он впустил этих людей в свой дом? Что у них на уме? - Я понимаю, господин, что наш разговор перешел в область, где слова становятся очень многозначительными. Мне нужно подумать.
- Конечно, Матфей. Я отвечу на твои вопросы, когда ты их обдумаешь.
- Выпейте еще вина, господин.
Матфей оглядывает спутников Иисуса с легким испугом. Он ведь ничего не знает об этих людях с большой дороги. Вокруг ночь. И он наедине с ними. Он начинает сожалеть о своем радушии и пытается разглядеть в гостях что-то, чего ранее не заметил. Нет, они не похожи на разбойников. Иуда удовлетворенно потирает свою ногу и прихлебывает вино. А Иоанн не скрывает своего торжествующего вида. На его лице написано: “А ты думал, мы - простые бродяги? Нет, мытарь, мы идем не куда-нибудь, а в Царство Небесное!”