Только священники на самом внутреннем дворе перед святилищем участвовали в жертвоприношении у алтаря, и только они видели процедуру собственными глазами. Все прочие тысячи и тысячи стояли за стенами священнического двора и видеть все могли лишь мысленным взором. Зеведею, знающему ритуал во всех тонкостях, видеть это было легче других. Он легко угадывал, как Верховный Жрец, одетый в белый лен, бросает жребий о двух козлах, приведенных к алтарю, и одного из них, на которого пал жребий, он отправляет с нарочным левитом в пустыню, чтобы отпустить его там во власть демона Азазела, а другого закалывает в жертву искупления, обливая его алой кровью алтарь и сжигая жир его с благовониями во славу Господу.
За две недели до праздника Зеведей заспешил в дорогу. Он боялся опоздать на событие, которое стало самым важным для него. От этой встречи с Всевышним зависела его жизнь. На такие встречи лучше отправляться загодя. Там наверху ждать не станут.
Судья не мог ехать верхом, и сыновья приготовили для него крытую повозку. Он потребовал снять тент, чтобы видеть родину во время паломничества, впитывать в себя ее целебные краски, запахи, узнавать ландшафты и города, мимо которых столько раз проезжал. Звериный инстинкт подсказывал ему, что он в последний раз едет по Святой земле. В повозку наложили сена и матрацев, но мягче она стала не намного. Издавая стоны на каждом ухабе, он готовил себя к настоящему подвигу: выстоять на своих раздутых, слоноподобных ногах многочасовую службу. Только тогда воздастся ему.
Дорога была длинная, а Зеведей любил послушать самого себя. Он гордился своими продуманными и аргументированными мнениями. Память иных людей устроена как мусорная свалка. Когда у них в разговоре возникает потребность в каком-то собственном мнении, они начинают лихорадочно искать его в памяти, а время уходит, и вот запоздалое мнение уже никому не нужно. Глядя на своих собеседников в этих ситуациях, Зеведей так себе и говорил: “Ну вот, пошел на свою свалку и затерялся”. Сам Зеведей никогда не лез за словом в карман. В судейских дебатах и теологических диспутах такое поведение было непростительным. Разумный человек всегда знает, что ему ответить. Умственный багаж судьи представлял собой архивированную библиотеку с ячейками, в которых хранились мнения, законы и притчи. Они были сгруппированы в подразделы, подразделы объединены в разделы и т.д. Когда в разговоре поднималась та или иная тема, судья мог, не отрываясь ни на мгновение от беседы, достать нужную ячейку и вынуть из нее необходимое суждение, подкрепленное Писанием и его собственным житейским опытом. Человек - сам себе мера, и собственный ум не может казаться ему поверхностным, - ведь для понимания этого нужно прежде поумнеть, но прохождение такого процесса как раз и свидетельствуют о глубокомыслии. Человек может сказать о себе лишь в прошедшем времени: “Я был глуп”, - но не в настоящем. В мире нет невежд и дураков.
Дорога была длинная, а Зеведей любил послушать самого себя. Он рассказал сыновьям историю из собственной практики, рассказал как притчу, у которой есть мудрое заключение. Как-то раз к нему пришла молодая бездетная вдова и стала просить судебной защиты от родственников мужа, которые стали попросту выживать ее из дому. Профессиональная интуиция сразу же подсказала судье, что дело это хлопотное и неприятное. Левиратный брак, предписывающий брату умершего жениться на его вдове, чтобы восстановить ему семя, исключался из-за отсутствия братьев у умершего. А поскольку эта женщина не произвела на свет наследника, то исключались и обычные наследные права. Дом, из которого изгоняли вдову, принадлежал знатному по-назаретским меркам семейству. Его глава была старейшиной и заседал вместе с Зеведеем в городском совете. Вдове даже не желали вернуть приданное, объясняя это тем, что его потратили на бесполезную и напрасную свадьбу. Быстро уразумев все это, судья спровадил ее обещанием, которое тут же забыл. Но вдова оказалась очень докучливой. Она приходила каждый день и просила защиты. Похоже, ей больше нечем было заняться.
- Знайте, сыновья мои, - поучал Зеведей, трясясь в повозке, - Закон написан для человека, но один человек не точно такой же, как другой. В Законе не сказано, должен ли человек быть красивый или уродливый, добрый или злой. Не сказано и то, что покорный заслуживает больше справедливости, чем строптивый. Вдова же это была женщиной строптивой. За гордый нрав ее невзлюбили в доме мужа, а за неуживчивый характер хотели выгнать ни с чем. И я в сердце своем считал это справедливым. Но вдова так долго докучала мне, что я решил: пока я ей не помогу, она мне покоя не даст. Я поговорил с семьей, и усовестил их, и пригрозил, и упросил расстаться с невесткой полюбовно. Тем все и кончилось. Теперь вы спросите, зачем нам отец рассказал эту историю? - Зеведей сделал торжественную паузу и назидательно произнес: - А вот зачем! Если даже человек, когда его долго просят, готов оказать милость, то тем более Господь слышит наши молитвы. И если человек просит его всем сердцем, то Господь даст ему то, что он так истово просит. Поняли вы эту притчу, сыны мои? Тогда повторите, - Зеведей всегда добивался, чтобы сыновья затверживали его уроки.
Зеведею, который ехал в Иерусалим за исцелением, вера в мораль этой притчи была жизненно необходима. Бог дал ему в жизни достаточно, чтобы не просить уже ничего лишнего. До сих пор судья возносил только свои благодарения небу, но теперь он ехал в Дом Господа с личной просьбой – излечить его водянку. Иоанну притча показалась сомнительной. Получалось: если хочешь чего-то от Бога, бери его на измор. Он не посмел возразить отцу.
Больше года Зеведей страдал водянкой и за это время перепробовал все человеческие средства. Осталось последнее, самое человеческое: просить милости свыше. Зеведей даже сформулировал для себя короткую молитву: после восхваления Всевышнего он просил Господа избавить от мучений благочестивого левита Зеведея. Последняя фраза молитвы стала для него повседневной присказкой, идиомой, как сквернословие, которую он бормотал, морщась от боли на ухабах: “Помоги мне, Господи”.
Проезжая через Самарию, судья велел сыновьям опять натянуть тент на повозку, чтобы не видеть местное население. По крайней мере, два раза в год, на Пасху и Киппур, он проходил по этой территории и всякий раз воспринимал как национальное оскорбление многовековое присутствие этих переселенцев из Вавилона на земле Израиля. Почему бы им не убраться на свою родину? Двести лет назад великий борец за независимость Израиля Иуда Хасмоней, прозванный Маккавеем – Молотом, пытался согнать этих чужаков со Святой земли и даже сжег их храм на горе Гаризим. У самаритян нет чести: им плюнули в лицо, чтобы они ушли, но они остались. Зеведей не желал понимать, каково быть народом без родины, ибо их давно уже нигде не ждали. Судья полагал, что они просто должны убраться куда-нибудь. Израиль – для евреев.
По приезде в Иерусалим за несколько дней до праздника он дважды посещал священную купальню Вифезда близ Храмовой горы, где сотни горемык искали чудесного исцеления. Вместе с паралитиками, эпилептиками, слепыми, чахоточными, сухорукими и заеденными вшами он ждал, когда подземные газы забурлят в купальне и взволнуют гладь своим духом. Тогда все устремлялись в воду, чтобы обрести благоволение и милость Божью. В этой давке не считались с чинами и очень сердили тем Зеведея. Пять крытых галерей вели к источнику, и все они были заполнены человеческими телами - жалкими, бурыми, костлявыми, - судья брезгливо отворачивался и большую часть своего ожидания проводил снаружи на свежем воздухе.
Величественный из белого камня Храм возвышался на вершине горы совсем рядом. Золотая крыша святилища блистала над его огромными стенами. Царь Ирод Великий, построивший эту гордость Израиля, поднял рядом с ним и другое сооружение - крепость, названную им в честь своего римского покровителя триумвира Марка Антония, конкурента цезаря Августа и сожителя последней египетской царицы Клеопатры. И сейчас между Зеведеем и Храмом стояла эта крепость с четырьмя угловыми башнями, две из которых возвышались над Храмовым двором, как караульные вышки над тюремным лагерем. С них римские дозорные круглые сутки наблюдали за внутренней жизнью Храма. И в любую минуту римский гарнизон, квартировавший в крепости, мог через подвесные мосты войти на стены Храма и оттуда спуститься во двор, минуя естественные входы, по которым проходили все паломники. Римские патрули в алых плащах, поблескивая оружием, хозяйски ходили по городу, и каждые три часа сменялись у ворот претории как раз недалеко от купальни, где сидел Зеведей. Иногда конница, поднимая пыль, скакала от крепости к дворцу Хасмонеев, который оккупанты также сделали своим опорным пунктом. А еще западнее на горе Сион возвышался величественный дворец Ирода с тремя башнями, словно огромный каменный ковчег с тремя мачтами, занесенный потопом на гору Арарат. Но и там правил чужак – сын идумейца Ирода, Антипа Ирод.