Въехав на родное подворье без шапки, но с Сенькиным синяком князь приказал запереть ворота покрепче и на завтра никого не выпускать в город и не впускать во двор.
— И вообще, что я прибыл, не болтали бы. Кто болтнет, всыплю сотню плетей.
Словно улитка в своей раковине, спрятался князь, затаился, как мыслилось, от позора своего. И дворня затихла, уж не кричала, не бранилась во дворе, словно в доме покойник был. Но через три дня неведомо какими путями дошло до царских ушей: «Князь Василий Голицын давно дома».
Посланному от государя подьячему было сказано: «Хворает князь». Всякий знает — больному заходить к царю запрещено, дабы не заразить его. Но когда подьячий доложил:
— Ваше величество, хворает князь Василий Васильевич Голицын. — Царь ехидно пошутил:
— Уж не медвежья ли хворость у него? — намекая на понос, нападающий на медведя с перепугу.
Оттого бояре, сидевшие по лавкам, развеселились:
— Охти мне, государь, ну скажешь же.
Однако после поражения под Волховом становилось не до смеха.
Вор — как сразу нарекли нового самозванца — издал «царский указ», в котором повелевал холопам отбирать у господ своих землю, имущество и жениться на их дочерях. Указ очень понравился черни, всегда любившей дармовщину, и напугал помещиков, спешно кинувшихся вместе с семьями под крыло Москвы. Это вызвало в столице дороговизну и, естественно, недовольство царем Василием Шуйским. Народ уже напрямую связывал все беды с ним: «Несчастливый царь, сел неправдой на царство».
А Вор брал город за городом и двигался к Москве, все более и более усиливаясь.
Шуйский торопился с заключением договора с Польшей еще и из-за того, что надеялся, что король Сигизмунд сумеет отозвать всех поляков из армии Вора. Царь знал, что почти все воеводы самозванца поляки — Рожинский, Лисовский, Кернозицкий — и потому настаивал именно эту статью вписать в договор. Вызванные к государю думные дьяки Луговской и Телепнев докладывали о ходе переговоров с панами Витовским и Друцким-Соколинским:
— За Лисовского, государь, они категорически отказываются ручаться.
— Почему?
— Он за рокош объявлен врагом короля, лишен чести и изгнан из Польши.
— Черт с ним, с Лисовским. А как статья по Мнишекам?
— По Мнишекам они почти полностью согласны, что он не должен признавать зятем Лжедмитрия II, дочь за него не выдавать. Вот только не хотят вписывать, что Марина не должна далее называться русской царицей.
— Вот те раз. Почему же?
— Пан Витовский говорит, что они не смогут заставить ее отказаться от столь высокого титула.
— А вы бы им сказали, что тогда мы не сможем отпустить ее.
— Мы говорили, но они прямо заявили, что без статьи о Мнишеках договор теряет смысл. И они не станут его подписывать.
— Ну а ты что думаешь, Томила Юдич?
— Я думаю, государь, их можно уговорить на это условие следующим образом. Во-первых, одарить еще «сорочками» соболей, а во-вторых, взять на нас труд ее отречения от царского титула.
— Что касается «сорочек», это ясно, поляки за соболей душу готовы продать. А как мы сможем заставить эту девку отречься?
— А просто, государь. Тюрьму потеснее, еду поскуднее и поманить отпуском на родину. Мол, отречешься — поедешь домой, не отречешься — сгниешь в темнице. Сломается как миленькая. Еще если отца с братцем набзыкать.
— Ин добро, так и скажите Витовскому с Друцким, одарив сперва «сорочками», мол, статью вписываем, а об отречении ее сами позаботимся.
Вскоре договор был заслушан в Думе и одобрен, главное условие — Польша должна взять на себя обязательство: никогда не поддерживать в будущем самозванцев, а Россия — отпустить всех поляков ранее задержанных, в том числе Гонсевского с посольством и Мнишека с дочерью и сыном.
Не понравился Мстиславскому только срок действия договора.
— Почему только на три года? — спросил он. — Почему не на десять лет или навечно?
— Так установил король, — отвечал Луговской.
— Ну и мы ж должны сказать свой срок. Государь, почему же ты соглашаешься?
Шуйский поморщился, словно от зубной боли.
— Федор Иванович, главное тут не срок, а то, что он отзовет всех поляков от Вора.
— Вы считаете, они его послушают?
— Надеюсь. И впредь обязуется самозванцев не поддерживать. Вот что главное.
— А через три года сам пойдет на Смоленск, — заключил князь. — Надо настоять, чтоб хотя бы на пять лет договор.
Большинство Думы поддержало Мстиславского: удлинить срок действия договора. Но в конце заседания Скопин заметил: