— Это можно, — вздохнул Молчанов, — хотя, конечно, грех, все ж какой-никакой, а царь и царица. А царевну как прикажешь?
— Ксению Борисовну оставь, — вдруг усмехнулся Дмитрий. — Я еще царевны не пробовал.
— Гы-гы-гы, — осклабился Молчанов. — Все понял, ваше величество. Будет тебе царевна в наложницы.
— А это уж без тебя знаю, куда употребить, — осадил неожиданно Молчанова царь.
Самозванец потирал руки от удовольствия. Он знал, что Голицыны, ведущие род от Гедимина[13], давно алкают русской короны. И теперь было очень важно замешать их в цареубийство, дабы в дальнейшем они и помыслить не могли о престоле: «Так с Годуновыми решено. Остался Иона — старый хрыч. Как-то с ним надо решать. Пока он в Москве, мне туда являться нельзя. Кому поручить убрать патриарха. Басманову? Он нынче землю роет, чтоб заслужить мое доверие. Решено. Ему».
Басманов явился к царю около полуночи. Пригласив его к столу, Дмитрий сам налил ему и себе вина в кубки.
— Ну, Петр Федорович, выпьем за твое повышение. Я назначаю тебя, боярин, главой стрелецкого приказа.
— Спасибо, государь, за доверие.
— Я знаю, мой отец слишком сурово обошелся с твоим родителем. Давай простим его. И цари — не боги, ошибаются иногда.
— Я согласен, государь, давай простим Ивана Васильевича. — Они выпили и закусывали калачом, испеченным днем в русской печи.
Лукавил Басманов, не мог он простить Грозному одновременное убийство деда и отца и не за саму казнь (кого ни казнил тот аспид в обличье царя), а за то, что он сперва заставил сына убивать прилюдно отца, до чего, кажется, не додумывался еще ни один Рюрикович. А после чего, оскалив гнилые зубы, изрек злорадно: «А теперь убейте отцеубийцу». Именно этого и не мог простить Грозному Петр Федорович. И иногда ему казалось, заставь царь его исполнить подобное, он в первую очередь зарубил бы его — царствующего.
— Петр Федорович, — заговорил Дмитрий, — я не хочу вступать в Москву, пока в ней находится лицо, оскорблявшее принародно мое имя, валившее на меня Бог знает какие небылицы.
— Кто это, государь?
— Аль не догадываешься? — Царь испытующе посмотрел в темные глаза Басманова. — А? Ну?
— Патриарх, — помедлив, молвил полувопросительно Басманов.
— Умница, — обрадовался Дмитрий и стал снова наполнять кубки. — Ты, Петр Федорович, должен низложить его. Принародно обвини в оскорблении царского имени, в предательстве, в прославлении злодеев Годуновых.
— Я понял, государь. Куда прикажешь деть его? В тюрьму?
— Зачем же? Нам мученики ни к чему. Вороти его в Старицу, в Успенский монастырь в прежнее состояние — игумном. И предупреди: еще услышим хулу из его уст, лишим языка. Ну за успех, — поднял Дмитрий кубок.
Чокнулись. Выпили еще.
— Ты завтра… нет уже сегодня выезжаешь с комиссией Голицына в Москву готовить мой въезд. Если что, он тебе поможет.
— Я и без князя справлюсь, — усмехнулся уголками губ самолюбивый Басманов.
— Я так и думал, — удовлетворенно сказал Дмитрий. По уходе воеводы Басманова Дмитрий позвал:
— Ива-ан.
В шатре появился Безобразов Иван Романович.
— Я здесь, ваше величество.
— Стели постель, будем почивать. Давно пора.
— Слушаюсь, ваше величество.
Безобразов засуетился, взбивая на походном ложе перину, подушки, раскинул легкое летнее покрывало.
— Готово, ваше величество.
Дмитрий скинул кафтан, прошел к ложу, сел на него, вытянул ноги. Безобразов присел, стащил сапоги с царственных ног.
— Туши свечи, Иван.
Когда Дмитрий улегся, Безобразов вытащил из-под ложа свой тюфяк, подушечку, постелил около. Потушил свечи. Лег. Притих.
Здесь место постельничего. Высокая должность. Почетная. Иной и боярин ей позавидует. Безобразов старается не уснуть раньше государя, вдруг что спросит. И более всего боится вопроса: «А помнишь, Ваньша, как ты мне нос расшиб?», и уж ответ заранее приготовлен у Безобразова: «Прости, государь, да если б я знал, что вы царских кровей…»
Но не спрашивает государь, может, забыл уж. Хотя вряд ли. Прошло каких-то десять — двенадцать лет тому. Дворы Безобразовых и Отрепьевых рядом были. Соседи. И Юрка Отрепьев прибегал к Безобразовым к Ваньке, дружил с которым. Играли в жмурки, в прятки, а зимой вместе бабу лепили, в снежки бавились. И однажды Ванька влепил Юрке в лицом ледяным снежком, нос ему расквасил. То-то реву было. Потом выросли, разминулись. И вот встретились. Юрку уже и взором не достигнуть — царь. Только Иван Безобразов знает все в точности, какой он «царь». Но об этом не то что говорить, но и мыслить боится. Вон в Путивле встретился Петька Бугримов, тоже с ними когда-то в снежки бавился, разинул рот: «Ба-а, кого я вижу!»