— А при чем тут я?
— Они велели передать вам приказ, чтоб вы во исполнение этого договора немедленно увели всех поляков, пришедших с войском названного Дмитрия. Что Польша не должна вмешиваться во внутренние дела России.
— Больше они ничего не велели передать? — прищурился Рожинский.
— Нет.
— Тогда скажи послам, что я стою на пороге Москвы и не намерен уходить от победы, которая уже у меня в руках, милейший пан, как вас?
— Пан Доморацкий.
— Неужели, пан Доморацкий, вы бы ушли от прекрасной дамы, которая уже отдается вам? А? Ушли бы, не приласкав ее, жаждущую любви? Вот вы уже и покраснели.
— При чем тут дама? — пробормотал посольский посланец. — Речь идет о всех поляках, которые должны немедленно вернуться домой.
— А что ж за это обещает нам царь? Какую награду?
— За это он отпускает всех пленных поляков, послов и Мнишека с сыном и дочерью.
— С Мариной?
— Да.
— Но это для них награда — отпуск домой. А нам-то что? Пан Доморацкий, что нам?
— Я надеюсь, — замялся Доморацкий, — король вполне оценит ваши действия по достоинству.
— Он уже оценил, — скривился зло Рожинский. — Он после рокоша разогнал лучших людей Польши, лучших рыцарей. Поди сейчас, пан Доморацкий, в любой полк, в любую сотню, прикажи им идти назад хотя бы и именем короля, в лучшем случае тебя поколотят, в худшем зарубят.
— Так что я должен передать пану Гонсевскому?
— Передай, что ни один поляк не уйдет отсюда, не получив положенной награды. А сам пан Гонсевский пусть метется в Польшу, пока Шуйский не передумал.
Велев одному из сотников проводить Доморацкого за реку, дабы не приняли его сторожа за перебежчика, Рожинский отправился в царский шатер. Там были почти все военачальники.
— Государь, я только что узнал новость о вашей жене.
— Какую? — вскинулся Дмитрий.
— Хорошую, ваше величество. Ее и Мнишека Шуйский отпускает на родину. Я полагаю, мы должны перехватить ее.
— Да, да, да, обязательно, — молвил царь, тужась изобразить радость по этому поводу. — Я очень соскучился по жене.
Царь старался не глядеть в сторону Вишневецкого, который, пожалуй, один мог оценить «радость» государя: «Ведь Марина же может выдать его, не признать. А если не признает, тогда конец всему. Все сразу поймут, что он самозванец».
— Кого пошлем? — спросил Рожинский.
— Я думаю, с этим вполне справится пан Валавский, мой канцлер.
— Я готов, ваше величество, — встал Валавский.
— Вы все равно, Валавский, в боях не участвуете, вам и заняться этим вполне деликатным делом.
— Почту за честь привезти вашу жену, государь.
— Не думаю, что там придется деликатничать, ваше величество, — сказал Рожинский. — Наверняка Шуйский отправил их с охраной.
— Тогда дайте Валавскому хороший отряд.
— Я выделю ему конный полк. Дело того стоит. Привезете нашу царицу… Это воодушевит наших рыцарей и гусар.
Обсудив детали предстоящей экспедиции канцлера и предположительный маршрут Мнишеков, все разошлись. Царь не остался в своем шатре, а отправился с окольничим Веревкиным спать в избу, которую отвели ему как опочивальню.
Когда легли и потушили свечи, царь спросил пыхтевшего на полу Веревкина:
— Что делать, Гаврила, жена на мою голову свалилась?
— Мог бы сказать, мол, потом ее вызову, как возьму Кремль. А то: «Соскучился», — передразнил Гаврила.
— Да черт его знает, сразу как-то и не сообразил. Рожинский как обухом по голове: ваша жена нашлась. У меня и сердце в пятки.
— Да видел я, как твоя рожа побелела.
— Неужто заметно было?
— А то…
— Ну ладно. Будем считать, что я от радости побледнел. Ты лучше посоветуй, как быть? Ну привезут ее… И что?
— Прежде чем сюда привезти, надо ее да и самого Мнишека подготовить. Не думаю, что они слишком будут упираться. Отцу пообещай тысяч двести — триста, русские наверняка ободрали их до нитки. Ну а ей вновь стать царицей. Разве она устоит?
— А если упрутся?
— Хэх. Не упрутся, если с другой стороны кол или петлю обещать.
— Конечно, приезд жены-царицы поднимет к нам уважение. Это хорошо бы, а то некоторые воеводы уже мной пренебрегать стали. Неужто Адам проболтается?
— Вишневецкий, че ли?
— Ну да.
— Надо было, когда он появился, отправить туда же, куда и «племянничка» ты спровадил. У Будзилы это хорошо получается.
— Нет. Нельзя было. Тут бы и Будзило мог смекнуть обо мне. Нельзя.
В это время к палатке канцлера пришел пан Адам Вишневецкий, вызвал его наружу: