— Хорошо, Михаил Васильевич, — сказал Глебов, пряча грамоту за пазуху. — Разреши взять заводного коня[59].
— Да, да, разумеется.
Но спокойно князю Скопину-Шуйскому не пришлось пожить. Еще не воротился из Швеции Головин, а из Москвы — Глебов, когда на Торговой стороне сбежались на вече новгородцы решать: к какому царю пристать. Оба сидят на Москве, оба требуют деньги, ратников. Какой-то славянин, надрывая глотку, кричал на всю площадь:
— Наш младший город Псков уже решился, присягнул Дмитрию Ивановичу. Орешек тоже за него, Иван-город ему ж присягнул. А чего ж мы-то ждем? Мы должны младшим городам путь казать, а не они нам. Срамно даже.
— Дык вон у Софии сидит посланец другого царя, Василия Ивановича.
— Нам че на него оглядываться. Укажем путь ему та и годи.
— Верна-а-а! Пральна-а-а! Путь князю Скопину-у-у!
Воевода Татищев появился у князя встревоженный:
— Вот я ж говорил вам, Михаил Васильевич, мизинные, что порох ныне.
— А кто ж тогда вы, Михаил Игнатьевиче, воевода или пень осиновый? Басманова эва как славно срубили, а здесь тыл показываете.
— Басманов что? Один. А этих — море, разойдутся — захлестнуть могут.
Скопин призвал к себе дьяка Сыдавного, прибывшего с ним из Москвы.
— Семен Зиновьевич, я выйду из города с дружиной. Ты останься, сюда должен воротиться Головин со шведами, будешь ему в переговорах помогать.
— Хорошо, Михаил Васильевич, а вы надолго уходите?
— Не знаю. Мизинные перекипят, вернусь. А пока дойду до Невы, может, и до Орешка. Что-то мне не верится, что воевода Салтыков передался Вору.
В сопровождении своей дружины направился Скопин к Невскому истоку, где на острове Ореховом высилась крепость Орешек, выстроенная когда-то новгородцами для охраны водного пути в Варяжское море[60]. Прибыв к истоку, он оставил за себя Чулкова и в долбленой ладейке направился к крепости.
— Коли что случится, сообщите как-нибудь, — сказал Чулков.
— Крепость наша, Федор, что в ней может случиться?
— Так ведь она на воровской стороне…
— Сегодня на воровской, завтра на нашей. Вели лагерь разбивать. — Чухонец, сидевший на весле, помалкивал. Сноровисто греб, направляя ладейку вразрез течению.
На крохотной пристани, прямо у приступок каменной лестницы, стоял человек в зеленом кафтане и теплой вязаной шапке.
— Гостям всегда рады, — молвил он, ловя за острый нос верткую ладейку и притягивая ее вплотную к причалу. — Откуда будем?
— Из Москвы, — сказал Скопин, выпрыгивая из ладьи. — К воеводе Салтыкову.
— О-о, Михаил Глебович будет рад, очень рад. Честь имею представиться: сотник Ивлев.
— Князь Скопин-Шуйский, — ответил Михаил Васильевич. Салтыков по возрасту годился Скопину в отцы, и встретил князя вполне дружелюбно. В кабинете воеводы топилась печь, пол был застлан ковром, стол стоял у узкого окна, напротив печи вдоль всей стены тянулись лавки, строганные из толстой плахи.
— Почти все лето топить приходится, — молвил воевода. — Кругом вода. Ивлев, вели принести еще дровец. Да и корчагу вина с рыбкой. Чтоб было чем гостя угостить.
Салтыков сам помешал в печке кочергой, подкинул дров.
— С чем пожаловал, Михаил Васильевич?
— С дружиной своей, Михаил Глебович, из Новгорода.
— Никак путь указали? — усмехнулся в седую бороду воевода.
— Почему? Сам решил уйти, пока замятия не кончится.
— Со мной не лукавь, князь, я ж вижу. Уж не на постой ли в Орешек пожаловал?
— А если на постой. Пустишь?
— Нет, Михаил Васильевич, не пущу.
— Почему?
— Ну, во-первых, некуда, сами в великой тесноте пребываем, можешь зайти в казарму, убедиться. А во-вторых, Михаил Васильевич, мы разным государям служим. Ты, конечно, Василию Ивановичу, а я Дмитрию Ивановичу.
— Тушинскому вору?
— Ну зачем же так, князь? Нехорошо в гостях хозяев оскорблять. Впрочем, давай-ка выпьем.
Салтыков наполнил медовухой глиняные кружки. Поднял свою.
— Ну за что пьем?
— За мир на Руси.
— Согласен, — тронул своей кружкой княжью. — Мир нашей земле край нужен.
Выпили, стали обдирать вяленую рыбу.
— Нынче, Михаил Васильевич, на Москве два царя, твой дядя и Дмитрий Иванович. Ну с тобой ясно, ты до конца за дядю. Верно?
— Верно.
— И я тебя понимаю. Своему дяде я бы был верен. Но тогда объясни мне, Михаил Васильевич, почему от твоего дяди почти все города отшатываются? А? Почему?
— Ну Смоленск же за него.