Потеряв голос, Ртищев наконец-то обрел неограниченную власть, стал настоящим воеводой. Наученные первым поражением, устюжане слушались его беспрекословно. Наперво он приказал работать круглосуточно.
— Никаких снов, спите по очереди.
И упертые устюжане послушались, ночами работали при кострах. И скоро сами себе дивиться стали, когда увидели, что крепость растет не по дням, по часам, когда начали таскать с площади отесанные с зарубами бревна и стали их укладывать в срубы.
Не забывал воевода и о противнике, посылал каждый день за Батневку разведку, подсылов: «Как они там?»
— Андрей Петрович, пьянствуют оне.
— Ну и слава Богу, было б вино у нас, еще им бы добавил.
Подсылы сообщали: «Не хотят выступать, морозно очень».
— Ну и правильно, — шептал Ртищев, — какой дурак в морозы воюет.
В три недели, и именно в морозы, срубили устюжане себе крепость, установили на вышках пушки, натаскали на переходы камней, копий, стрел и даже куски льда колотого.
И тут еще радость. Из Новгорода Скопин-Шуйский прислал им сто ратников, а с ними десять бочек пороха. От радости или еще отчего у воеводы голос стал прорезаться. Вся Устюжна этому радовалась: теперь мы с воеводой.
1 февраля отец Саватей освятил крепость, все башни веничком окропил, а уже через день караульные с вышек увидали противника.
Первым на крепость ринулись казаки с татарами, с визгом подскакали, осыпали устюжан дождем стрел. Но с вышек рявкнули пушки, забухали пищали, свалив несколько удальцов.
Затащили в крепость одного раненого. Воевода сам его допрашивал:
— Что за войско явилось, кто командует?
— Командует пан Казаковский, а войско послано его величеством Дмитрием Ивановичем.
— Сколько вас в войске?
— Тыщ пять.
— Пушки есть?
— Есть.
— Сколько.
— Не считал, но не менее десяти.
— Ты сам откуда?
— С Дона.
— Чего ж тебя сюда занесло?
— Дык, говорят, неправильно царь сел.
— Царь в Москве, а ты-то тут зачем?
— Ну как? Велят же, попробуй ослушайся.
— Велят, велят, — рассердился Ртищев. — Вот велю тебя повесить, будешь знать.
— За что?
— За шею, болван.
Но вешать не стал раненого, приказал перевязать и кинулся на башню, начинался новый приступ. Теперь к стенам полезли пешие, у некоторых были и лестницы, этих встретили градом камней и кусками льда, нарубленного на речке. Палили с пищалей, стреляли из луков, бросали копья.
Заметив некую вялость приступающих, Ртищев приказал:
— Идем на вылазку. Скапливаться у ворот.
Сам спустился к воротам, оглядел сгрудившихся внизу вооруженных устюжан, вынул саблю.
— Ну с Богом, ребята. Отворяй ворота.
И эта неожиданно вырвавшаяся из крепости толпа, бряцающая оружием и орущая в сотни глоток, словно тараном пробила негустую цепь наступающих поляков и обратила их в бегство.
Воодушевленные первым успехом устюжане гнали врага более трех верст. Захватили пушку, подкаченную к крепости, но так и не успевшую выстрелить по вышке, на которую она была направлена. Пушкари убежали вместе с удиравшей пехотой.
Возвращались устюжане в крепость уставшие, но веселые. Катили с собой захваченную пушку и зарядные ящики с ядрами и пороховыми картузами.
Тут же в церкви состоялся благодарственный молебен перед чудотворной иконой Богородицы:
— Она, она пособила нам на супостатов.
Молились и просили ее на грядущее не оставлять их своей помощью в ратоборстве с басурманами и клятвопреступниками. Для устюжан изменившие живому царю и передавшиеся какому-то новому и являлись клятвопреступниками. От таких, конечно же, Богородица отвернется и обратит свой лик на тех, кто остался верен своей первой присяге.
И утром они снова отбивали очередной приступ и опять шли на вылазку, возглавляемые неугомонным Ртищевым. Удача им сопутствовала и на этот раз.
9 февраля поляки приступили к крепости уже с двух сторон. На стену и вышки поднялись уже и женщины помогать ратным отбивать врага. И даже отец Саватей, творя молитвы, явился на приворотную башню, вздымая над собой чудотворную икону Божьей матери, осеняя ею защитников: «Умрем за нашу заступницу!»
Одушевляемые присутствием Богоматери устюжане сражались с особым упорством, не жалея ни пороха, ни ядер, ни пуль, ни самих себя, словно это был их последний бой. Не догадываясь, что он действительно был последним.
Слишком много поляки потеряли уже здесь своих воинов, возле этой «ничтожной» — как выражался пан Казаковский — крепости.