— Надо сначала взять Торжок, — сказал Семен Головин.
— Верно, Семен Васильевич, — согласился Скопин. — Торжок я велю брать Гавриле Чулкову. Кстати, Эверт Карлович, по взятии Торопца сразу выступайте на помощь Торжку, то бишь Чулкову.
— Хорошо, Михаил Васильевич, — кивнул Горн.
— Теперь, господа, мы не можем не воспользоваться победой устюжан, мы обязаны поддержать их. Это придется делать вам, Никита Васильевич.
— Я догадывался, что именно это вы поручите мне, Михаил Васильевич, — сказал воевода Вышеславцев.
— А как же? Вам надо потихоньку подступать к Ярославлю. Начнете с Пошехонья. Взяв его, пойдете на Рыбинск. Этим вы отрежете Вологду от Вора, и Пушкин там не удержится. Вологжане сами спихнут его. Им надо чуть-чуть пособить. Поляки своими грабежами и насилиями толкают крестьян на нашу сторону. И это надо учитывать, и эти отряды всячески поддерживать.
— Все это хорошо, — вздохнул Вышеславцев, — но на что эти ополчения содержать? Не грабить же, как поляки?
— Ни в коем случае. Поляки грабят — они в чужой стране. А мы? Каждого ратника должен содержать город, поставивший его. Вооружать, а главное, выдавать содержание денежное не менее чем на месяц вперед. Если такого содержания Не будет, наш ратник ничем не лучше станет поляка или казака. В этом берите пример с новгородцев, у них издревле вече определяет расклад на всех жителей, даже на нищих, кому и сколько вносить на содержание войска. Сейчас, когда казна державы пуста, только так можно выйти из тяжелого положения, земскими усилиями.
Делагарди, сидевший до этого молча, решил заметить:
— План ваш прекрасен, Михаил Васильевич, он направлен на скорейшее освобождение Москвы. Но, мне кажется, нам надо обеспечить и тыл свой.
— Уж не Орешек ли вы имеете в виду, Яков Понтусович?
— И его в том числе.
— На Орешек у меня уже определен воевода и отряд. Я здесь не хочу, по понятным причинам, говорить о нем. Чем меньше людей будет знать, тем лучше для дела.
— Ну что ж, я согласен с вами, — улыбнулся Делагарди. — Неожиданность всегда половина успеха.
Вечером за ужином, когда Скопин остался со своим шурином, спросил его:
— Семен, ты не догадываешься, кого хочу на Орешек послать?
Головин внимательно посмотрел в глаза князю и, прищурившись хитро, молвил:
— Меня, наверно.
— Умница. Сообразил. Ты ешь, ешь и слушай. Орешек, как ты знаешь, строили новгородцы, он на острове, стены высокие, почти неприступные. Его можно взять только хитростью. Сейчас лед сошел и Салтыков шлет во все стороны фуражиров и провиантщиков, гарнизону есть-пить надо, камень грызть не будешь. Так вот, ты в виду крепости не появляйся, не настораживай их. А разошли малые партии ратников по озеру и по Неве вниз. Захватив фуражиров, в лодии под сено попрячь больше оружных и пусть плывут к крепости. Хорошо бы две-три лодии шли с озера и снизу от Невы. На причале сходите, ворота отворены, никто не ждет вас. Как только будут захвачены ворота, вся дружина с озера должна нагрянуть на крепость.
— Почему с озера?
— Потому что оттуда идти по течению и, стало быть, скорость движения выше. Гарнизон там невелик, от силы полтысячи будет. Тебе двух-трех тысяч достанет, возьмешь новгородцев.
— А что делать с Салтыковым?
— Он — боярин, отправь в Москву, пусть его царь судит.
— Нижегородцы вон князя Вяземского повесили.
— Ну там другое дело, он с Тушинской ватагой осадил Нижний, сам на рожон лез. Попал в плен, нижегородцы решили без Москвы обойтись. Где-то и правы были. А я на Татищеве обжегся, более не хочу никому судьей быть, тем более над боярами да князьями.
— Но Татищева же не ты осудил, вече.
— Началось-то с меня. С вече не спросишь, а вот с себя спросить хотелось бы. Со своей совести.
— Если возьму Орешек, что дальше велишь?
— Оставишь гарнизон, назначишь какого-нибудь сотского за воеводу и сразу догоняй меня. И не забудь заставить их присягнуть Василию Ивановичу.
— Ну это само собой. А хитро ж ты придумал, Михаил Васильевич.
— То не я, Семен, то древние греки давным-давно придумали. А творить скрытно от врага Александр Невский заповедал. Так что нам есть у кого учиться. Была б охота.
8. Сражение на Ходынке
Патриарх Гермоген явился к царю в неурочный час, был он хмур и сердит.
— Что ж ты делаешь, Василий Иванович, под собой сук рубишь. На Торге четверть ржи уже по семи рублев. Кто ж сможет укупить ее?