Выбрать главу

— На рати беречься — победы не видать, Яков.

— Я не о рати, я о завистниках. Слишком много их у тебя при дворе. А это чревато…

— Ну хорошо, Яков, перед маем выступим.

— За сколько дней?

— За неделю.

— Ну вот это уже другой разговор. За это не грех выпить.

У храма Покрова на Рву сидел гусляр на ременном стульце, перебирая струны, пел подсевшим осипшим от старости голосом:

…Он правитель царству Московскому, Обережитель миру крещеному И всей нашей земле светорусския, Что ясен сокол он вылетывал, Как белой кречет он выпархивал, Выезжал воевода московский князь, Скопин-Шуйский Михайла Васильевич…

Ах как хотелось Дмитрию Ивановичу пнуть по этим гуслям Ногой, чтоб разлетелись на щепочки и дать оплеуху этому гугнявому старикашке, слеподыру несчастному. Гусляр и впрямь был слеп или прикидывался незрячим.

Ударь такого, мигом сотня заступников сыщется. Эвон развесили уши, слушают. Тронь старикашку пальцем, взовьются как бешеные: «Ах ты убогого! Да мы тебя!» И ведь побьют, не посмотрят, что князь. Чего доброго, и убить могут.

Зато надо братца царствующего порадовать. Все не верит, все отмахивается, еще и посохом норовил ударить. Прибежал Дмитрий во дворец: «Где царь?» «В Думе, в Грановитой».

Прождал до обеда у кабинета в приемной. Появился Шуйский с Мстиславским, кивнул брату: погоди, мол. Дождался, когда ушел от него Мстиславский. Вошел, прикрыл плотно дверь за собой:

— Вот ты серчал давеча из-за Скопина. Вон у Покрова гусляр уж в песне его царства Московского правителем навеличивает.

— На кажин роток, Митя, не накинешь платок, — вздохнул Шуйский. — Попоют, попоют да и перестанут. А Скопин что? Не сегодня завтра на войну идет, а там всяко может случиться. Пуля-то не разбират, кто перед ней — смерд ал и князь. Да и потом, окромя его некого боле на короля слать. Измельчали воеводы-то, всяк токо о своей корысти мнит. Забыл, сколько их к Вору перекинулось? А Михайла, слава Богу, мне прямит. Со шведами ладит пока.

— Вот именно «пока».

— Ну а там видно будет.

Не решился Василий Иванович открывать брату, чем юродивая его оглоушила. В свое время по пьянке обещал престол ему отказать, ежели наследник не родится. Да если и родится, все равно велит Дмитрию опекуном быть до взроста. «А скажи о юродивой, он ведь тогда на Михайлу волком осмотреть станет, чего доброго, худое умыслит. Нет, не надо пока. Может, та дура-то нарочи ляпнула. А если вдруг моя Петровна парня родит, назову Михаилом и все. Тогда пусть сбывается по Офросиньему слову».

Опасения Дмитрия Ивановича хорошо понимала и разделяла лишь жена его, Екатерина Григорьевна. Ей тоже не нравилось, что вся Москва «носится с этим Мишкой Скопиным».

— Нашли героя, на шведском коне в славу въехал.

Какой жене не хочется мужа своего царем видеть? А самой царицей покрасоваться? И княгиня Екатерина чем хуже других? Старшая сестра ее, Мария, царствовала за Годуновым, а чем же она хуже ее? Правда, у Марии-то больно смерть люта случилась — задушили беднягу вместе с сыном. Но ведь не каждую царицу душат-то. Даст Бог, ее-то, Катерину, минет чаша сия. Главное, Мите престол раздобыть, а уж посля придумает что-нибудь княгиня, то бишь уже царица, извернется, чай, отцова дочка, Малютиного корня.

Князь Воротынский собственной персоной к Скопину пожаловал:

— Михаил Васильевич, сделай честь дому моему. Восприми сына моего от купели.

— О-о, Иван Михайлович, поздравляю тебя с наследником. Почту за честь. Как назвать решил?

— Алексеем.

— Когда крестишь?

— 23 апреля.

— Буду. Обязательно буду.

Приехал князь Скопин на подворье Воротынского к назначенному часу. Там слуги, лакеи с ноги сбиваются, от поварни, от медоуши к дому туда и обратно бегают с крынками, тарелями, корчажками, почестной стол в доме готовят.

Крестили новорожденного в домовой церкви. Тут только Скопин узнал, что восприемницей будет еще и тетка Екатерина Григорьевна Шуйская. Увидев его, радостно воскликнула княгиня:

— А-а, племянничек дорогой Михаил Васильевич, ноне еще и покумимся с тобой. Я рада. А ты?

— Я тоже, Катерина Григорьевна, — отвечал Скопин более в угоду тетке, чем от действительной радости.

Священник отец Пафнутий повязал восприемникам белые платки и начал обряд крещения. Они стояли у купели рядом тетка и племянник, она по плечо ему. Поп, совершив погружение младенца в купель и надев золотой крестик на него, передал орущего возмущенно княжича крестным отцу и матери.