— Здравия, здравия!
Заканчивалась грамота просьбой к «моему народу» прекратить потасовку, дать самому государю возможность наказать виновных.
Как можно было отказать своему государю в такой малой просьбе?
— Кончай, робяты. Не подводи нашего государя-батюшку.
Толпа отхлынула от Посольского двора, унося раненых и убитых.
По улице ехал князь Скопин-Шуйский в сопровождении десятка вершних стрельцов, он направлялся в польский лагерь, расположившийся на Посольском подворье. Из толпы кричали:
— Князь, прижми им хвоста!
— Михаил Васильевич, гля, как мне ухо стесали, — жаловался кто-то из пострадавших.
— Успокойтесь, православные, царь послал меня, дабы я представил ему зачинщиков. Они будут наказаны по всей строгости закона.
Дубовые ворота Посольского двора со скрипом отворились и впустили Скопина-Шуйского с его стрельцами.
— Мне главного, кто сейчас тут есть, — сказал князь, слезая с коня.
— Ясновельможный пан Вишневецкий.
— Проводите меня к нему.
— Прошу, панове, — пригласил ротмистр князя.
Они по высокому крыльцу поднялись в дом, прошли по коридору, и ротмистр, распахнув боковую дверь, громко сказал:
— До князя Вишневецкого представник государя.
— О-о, — поднялся навстречу гостю хозяин. — Князь… э-э-э.
— Скопин-Шуйский, — подсказал Михаил Васильевич.
— Скопин-Шуйский, как же, как же, знакомое имя, кажется Михаил э-э-э.
— Михаил Васильевич.
— Рад, очень рад, Михаил Васильевич. А я ваш покорный слуга Константин Константинович. Прошу садиться. Ротмистр, оставьте нас.
Скопин, придерживая левой рукой саблю, присел на лавку.
— Я прибыл по приказу его величества, князь Константин. Вы видите, что творится?
— Да, да. Это ужасно. Только что короновали царя и вот ему подарочек. Ужасно, ужасно.
— Я привез вам указ государя, Константин Константинович. Ознакомьтесь, пожалуйста. — Скопин подал поляку грамоту.
— Мне уж кое-что доложили об этом указе, Михаил Васильевич.
— Вы прочтите сами, князь. При устных пересказах, как правило, искажают истину.
Вишневецкий развернул бумагу, прочел, поднял глаза на Скопина:
— Пожалуй, мне так точно и передали, что-де царь собирается расстрелять нас из пушек.
— Ах, князь Константин, если б государь не вписал эту фразу, чернь вряд ли бы унялась. И тогда б вас действительно растоптали, сравняли с землей. Простой народ в Дмитрии души не чает, и эти «пушки» на бумаге убедили всех, что царь на их стороне. Неужто не ясно?
— Я так и понял, Михаил Васильевич. Чем мы еще сможем помочь становлению мира в столице?
— Тем, что указ этот исполните неукоснительно, князь. Вы должны выдать мне зачинщиков. Я проведу их под караулом в Кремль.
— Но чернь может растерзать их в дороге.
— Этого не случится, князь. Простой народ слишком любит государя, чтоб не уважить его просьбу. Обратите внимание на последнюю фразу указа.
Вишневецкий взглянул в грамоту:
— Да, да. Очень умно сказано. Очень.
— Ну вот. Я проведу их под конвоем через Москву, засажу в темницу. Пусть народ видит, что они наказаны. А в одну из ближайших ночей мы их выпустим, а ваша задача будет незамедлительно отправить их в Польшу, снабдив всем необходимым. Ибо если их кто опознает на улице, уж ничего их не спасет, а главное, это бросит тень на государя.
— Да, да. Это вполне разумное решение, — согласился Вишневецкий и позвал ротмистра: — Веселовский!
Боярская дума в назначенный день и час собралась в Грановитой палате. Ждали государя. Рассаживались по лавкам, строго блюдя иерархию. Думцы знатных фамилий — Голицыны, Мстиславские, Шуйские, Татевы — ближе к государеву креслу, не очень знатные подале от него. Негромко проговаривались между собой, обсуждая грядущие дела:
— Слыхали, Нагого Мишку в Думу хотят.
— Пьяньцу-то?
— Его самого.
— Ну уж это ни в какие ворота.
— Куды денисся, родня самому. И тех самых путивльских своих в Думу хотит.
— Э-э, это уж и вовсе ни к чему. Дума-то боярская, а не… Вовремя захлопнул рот спесивый боярин, едва не вылетело словцо опасное «…а не воровская», за такое недолго ныне и в опалу угодить, а то и в лапы Басалаю. Но все поняли, чего не договорил боярин, в мыслях-то многие согласны с ним. Но на язык ныне мысли такие пущать нельзя. Эвон Шуйский Василий Иванович выпустил, так едва с топором разминулся. Хорошо, царица вступилась, воротили с дороги на Вятку. Сидит вон, словно ворон ощипанный, ниже травы, тише воды.