— Царю?
— Ему самому, Дмитрию Ивановичу.
У пленного заблестели, оживились глаза: шутка, его представят самому царю.
— Я готов, воевода, сослужить государю.
— Ну и молодец, Ваня, я в тебе не сомневался.
— Позвольте еще выпить, больно сыта хороша, давно не пивал такой.
— Да пей хоть всю корчагу, — разрешил Болотников.
Когда пленный, сунув за пазуху прелестные листы, ушел в сопровождении казака, Ермолай, зевнув, заметил:
— Не ценишь наш труд, Иван Исаевич. Сунул какому-то прохиндею все наши листы.
— Ваши листы, Ермолай, будут в дружине Мстиславского, как искры в порохе. Так что труд твой не пропадет.
Боярский полк, ведомый воеводами Татевым и Черкасским, встретил на речке Пчельне дружину князя Телятевского, спешившего на выручку осажденному Болотникову. Одним из первых выстрелов, раздавшихся через речку, был сражен князь Татев. Он снопом упал с коня на виду всей дружины. Слуга его, ехавший рядом, возопил благим матом:
— Борис Петровича-а-а убили-и-и!
Гибель предводителя расстроила ряды детей боярских. Напрасно князь Черкасский пытался вдохновить их к бою:
— Ребята, ребята, не трусь!
Он сам был поражен неожиданной гибелью от шальной пули своего боевого товарища, и оттого в голосе его звучало не требование, а скорее просьба. А разве воевода перед ратью просить должен? Вот-вот начнется сшибка с врагом, здесь надо всю дружину в жестком кулаке держать, чтоб никто и пикнуть не посмел.
А меж тем князь Телятевский дал резкую команду своей коннице:
— Вперед, хлопцы! Руби изменников!
И вершние казаки с обычным визгом и свистом устремились на боярский полк. Первым же наскоком они смешали ряды противника. Засверкали сабли, завизжало железо, ударяясь о железо, заржали в ужасе кони.
Зверели в рубке и люди, рубили направо-налево, никого не щадя, не разбирая конь ли, человек ли на пути. Князя Черкасского, пытавшегося призвать полк к сопротивлению, пронзили копьем со спины, откуда он не был защищен.
И сразу боярский полк бросился врассыпную, одушевляя тем самым противника к усилению напора. Спиной повернувшийся становится еще более беззащитен и тут уж спасти его может только резвый конь, лишь на нем он может ускакать от смерти и то если его не догонит пуля или певучая стрела. Около трех верст гнались победители за боярским полком, устилая путь трупами зарубленных детей боярских.
Более половины полка полегло на Пчельне. А уцелевшие, добравшись до лагеря под Калугой, внесли в войско смятение и панику:
— Бежать надо! Там такая силища!
— Спасайся, братцы, смертынька за спиной.
— Воевод изрубили и полк в «капусту».
В дружине князя Мстиславского смекнули скоро:
— Потому и силища, что их природный государь ведет Дмитрий Иванович.
— А мы кому служим? Шуйскому, неправдой севшему на Москве.
Наверное, в самый раз нанесло к московскому войску прелестных листков, из которых узнано было, как одурачены они «неприродным царем». Зароптали в войске: «Кому служим? За кого головы кладем?» Горский донес Мстиславскому:
— Худо, князь, в войске шатание.
— Что же делать?
— Уходить надо. Боярский полк разгромлен.
— Ну ты и советчик, Горский, — возмутился Мстиславский.
Но неожиданно «советчиком» стал осажденный Болотников. Он вымчался из крепостных ворот во главе казачей ватаги, как и положено, со свистом и гиканьем. Осажденные видели со стен бегство разгромленных москалей, а когда на окоеме показалась победоносная дружина Телятевского, Заруцкий посоветовал:
— Пора, Иван Исаевич, самое время ударить.
— Я сам поведу казаков, — сказал Болотников, сбегая со стены. Атаман Заруцкий не возражал: сам так сам, веди. И случилось то, что князю Мстиславскому не могло присниться и в кошмарном сне. Его полки дружно, как по команде, стали бросать оружие и поднимать руки. Сдавались вору вместе с командирами.
Огрев коня плетью, князь подскакал к одному и закричал с возмущением:
— Вы что, сукины дети! Изменять?
— Братцы, — вскричал какой-то ратник-детина. — Обратаем князя!
И первым кинулся к Мстиславскому, хватать за уздцы его коня. И никто не возмутился, наоборот, закричали весело несколько голосов: «Имай его! Имай!»
Но Горский опередил детину, изо всей силы ударил плетью его по рукам, крикнув:
— Князь, ходу!
Они поскакали прочь под смех и улюлюканье полка, только что изменившего присяге. Это было для князя столь унизительно, что он в мыслях даже молил: «Хоть бы убили, хоть стрелил кто-то в спину. Позор! Позор! Позор!»