VII
Ваня вышел от князя в тяжелом настроении. На днях он выступит в поход, это и радовало его и мучило. Ему и хотелось бежать из Москвы, и тяжело было расставаться со своей безнадежной любовью.
Царь уже решил отправить бывшую царицу с ее отцом из Москвы, но куда, Ваня еще не знал. С царицей уедет и Ануся, дочь Хлопотни. Как Ваня признался Ощере, он с первой встречи полюбил эту голубоглазую польку.
Во время ее тяжелой болезни он оказывал тысячу мелких услуг ей и ее отцу и достиг того, что пан Хлопотня считал его самым близким себе человеком среди окружающих чужих людей, а Ануся встречала его радостной ласковой улыбкой и весело, как птичка, щебетала с ним. Этому сближению содействовало знание Калугиным польского языка.
С каждым днем его присутствие делалось для нее все более и более необходимым, их прогулки продолжались все дольше, ее рука крепче опиралась на его руку, и в тихий июньский вечер, когда особенно сладко благоухали цветы в старом саду князей Скопиных и воздух был особенно тих и прозрачен, давно ожидаемое слово было сказано. Любовь на один блаженный миг перекинула свой золотой мост через бездну, разделяющую дочь Речи Посполитой и всегда враждебного, непримиримого соперника ее родины, сына холодной, грозной Московии.
Сознание грозной действительности скоро вернулось к молодым влюбленным. И ему и ей их любовь казалась преступной. Старый Хлопотня ни на миг не поколебался бы убить свою единственную дочь скорее, чем видеть ее за москалем. Ануся таяла, и старый шляхтич, страшно обеспокоенный этим, напрасно несколько раз призывал к ней Фидлера. Немец задумчиво качал головой и говорил, что наука здесь бессильна, что больно сердце. Но, несмотря на самые трогательные уговоры отца, Ануся ревниво хранила свою тайну.
С переездом в дом воеводы Ануся еще больше загрустила. Свидания молодых людей должны были прекратиться, и они могли видеться только изредка и то лишь мельком, когда Ваня по приказанию князя приходил к воеводе во двор или проверять караулы, или с каким-нибудь поручением. Но теперь, перед своим отъездом, быть может, навеки, он должен увидеть Анусю в последний раз.
Проникнуть в дом воеводы ему не стоило никакого труда. В силу своей близости к князю Скопину он мог беспрепятственно ходить туда, куда был закрыт доступ другим. Под предлогом того, чтобы навестить молодого стрельца Крынкина, он пришел.
Он тихо обошел дом и по знакомой дорожке пробрался в сад. Сильная тоска сжала сердце Вани в этом саду, где прошли недолгие незабываемые лучшие минуты его юной жизни. В эту ночь свиданье не было назначено, но ему казалось, что Ануся так же тоскует, как и он, и, быть может, придет на заветную скамью или сидит теперь у раскрытого окна с тайной надеждой увидеть его.
Она помещалась вместе с другими фрейлинами царицы в нижнем этаже дома. Ваня осторожно подкрался к окнам. Все окна были закрыты и темны. Сердце его упало. Он вдруг понял, как несбыточна была его надежда увидеть Анусю.
Наверху в окнах слабо мерцал огонек. Казалось, весь дом был погружен в глубокий сон. Грустно опустив голову, Ваня направился в глубь сада к любимому уголку, где они с Анусей обыкновенно проводили свои недолгие свидания. Там, закрытая густо разросшимися кустами сирени и старыми липами, стояла полусгнившая скамеечка в стороне от дорожки. Он уже готовился раздвинуть кусты, как вдруг услышал за ними шепот голосов.
Ваня остановился как вкопанный, затаив дыхание, чутко прислушиваясь. Слышался женский голос, и Ваня весь похолодел, он узнал голос Ануси. Странный шум наполнил его уши, тщетно старался он понять смысл долетавших до него слов. Одна мысль сверлила ему мозг: с кем она могла быть?
Когда наконец он овладел собой, говорил уже мужской голос. Ваня сделал над собой усилие и стал прислушиваться. Мужчина говорил тихо, и Ваня лишь с трудом мог уловить отрывки фраз. Он расслышал имя Димитрия Шаховского… Про какого-то царевича Петра… И ясно разобрал фразу: «Скоро, скоро, пусть не плачет, не тоскует… Все верно, что писал Свежинский… Он жив…»
Ваня с необычной ловкостью тихо-тихо подвинулся вперед и сквозь ветви, при слабом мерцании звезд увидел высокую фигуру мужчины, закутанную плащом, и грациозную фигуру своей Ануси.
— Вот надо отправить туда, — едва слышно произнесла Ануся, — царица прислала.
Она передала письмо. Мужчина быстро спрятал его под своим широким плащом.
— Так скажи, — проговорил он, — что в эту ночь ничего не будет, что мы не готовы, пусть пани царица спят спокойно. Скажи, что это будет скоро, скоро… Я дам знать…
В эту минуту из-за частокола, окружавшего сад, послышался тихий свист.
— Тсс! Тише, осторожней… Прощай… — проговорил незнакомец и, тихо раздвинув кусты, исчез в темноте.
Ануся постояла несколько мгновений неподвижно, словно прислушиваясь, потом тихо повернулась и очутилась лицом к лицу с Ваней.
Она вскрикнула и попятилась.
— Ты, ты! Это ты, Янек! Матерь Божия! — словно в ужасе прошептала она.
— Ануся, что ты, не бойся, Бог с тобой! — ласково заговорил Ваня, беря ее холодные руки.
Он усадил Анусю на скамью.
— Кто это? С кем ты была?
Ануся тихо покачала головой.
— Я не могу сказать тебе этого, Янек, но клянусь, я люблю только тебя…
— Я верю тебе, — ответил Ваня, — но о чем вы говорили?..
Ануся прямо взглянула ему в глаза и решительно отвечала:
— Слушай, Янек, если бы тебе князь Скопин приказал хранить тайну, сказал бы ты ее кому-нибудь?
— О нет! — с уверенностью возразил Ваня. — Никому, даже в пытке!
— Ну, так и я. Это тайна царицы, — ответила Ануся.
У Вани стало очень тяжело на сердце. Она права, ей ближе ее родина, ее братья. Все у нас чужое, все! А царица думает, наверное, как бы сгубить царя Василия, перебить верных людей и с помощью нового Димитрия вернуть потерянный престол.
Никогда Ваня с такой ясностью не сознавал, какая непроходимая бездна лежит между ним и Анусей.
— Да, ты верно служишь царице, — сказал он, — а я верно служу князю Михаилу… Я слышал, что говорили вы, — добавил он.
Было заметно, как сильно побледнела Ануся. Она всплеснула руками и крикнула:
— Янек!
— Скажи, что замыслили вы? Твоя царица? — продолжал он. — Или мало крови наших братьев лилось? Зачем снова мутить царство? Близок вечный мир с Польшей… Ануся, дорогая, не вяжись в эту кровь…
Глаза ее загорелись.
— Слушай, Янек, — страстно заговорила она, — царице нужна верная, смелая подруга для опасных посылок, для ночных переговоров. Кто около нее? Панна Казановская слишком толста, панна Гербуртова еще больна, Оссовецкая только плачет… Царица полюбила меня, и я теперь ближайшая фрейлина к ней. Слушай, Янек, клянусь тебе кровью Искупителя — царь Димитрий жив!
Она встала со скамейки и торжественно подняла к небу руку. Ваня вскочил с места.
— Это неправда! — вскричал он. — Сам я видел на площади труп его!
Ануся покачала головой.
— Мы тоже так думали. Но знаешь ты, Янек, что в день мятежа прибыл из Самбора от жены пана воеводы Станислав Стержецкий и привез царице Марине письмо и жемчуг от ее мачехи… Знал ты об этом?
— Нет, не знал, — с недоумением ответил Ваня. — Да что ж в этом?
— А то, что как увидели пан воевода и царица посла, так и ахнули. Совсем как есть Димитрий. Пан воевода сказал, что неловко показывать такого посла царю, и сковали его во дворце. А во время бунта его-то и убили, а царь Димитрий спасся.
Ваня чувствовал, что у него в голове мутится. Рассказ Ануси, а главное, ее страстный, убежденный тон сильно подействовали на него.
— Это еще не все, слушай, Янек, — продолжала взволнованно Ануся. — До последних дней сомневались мы, что жив царь, а теперь знаем это. Через верного человека прислал он царице из Самбора письмо, царица хорошо знает его руку, а в письме написаны такие вещи, что кроме царя с царицей никто знать не мог. А еще прислал с письмом кольцо заветное, что ему подарила Марина и которое не снимал он ни днем, ни ночью! Понял, Янек, веришь ли? А что все из любви желаю, так ты поймешь сейчас. Помогу чем в силах царице и Димитрию. Вернется царь в Москву, сядет на престол и поженит нас, и отец мой рад будет! Так, милый, — прошептала Ануся, нежно смотря в глаза Ване. — А теперь, пока на престоле царь Василий, наши родины враги, поляки и москвитяне, и отец убьет меня за одну мысль о свадьбе, а тебя проклянут твои братья! Правда?..