Бог знает, какими путями в деревне уже узнали, что едет ближайший царев. Она наполовину была пуста. Большинство молодежи, а частью и пожилые люди, спасаясь от плетей и рабства, рассеялись по степям и городишкам Северской земли, прослышав про смуты и нового царя. Но все же у околицы собралась большая толпа во главе с Авдеем и стареньким дряхлым священником. Авдей, еще крепкий и сильный мужик, стоял и держал блюдо с хлебом-солью, рядом с ним стоял священник с крестом.
Гетман подъехал, и все головы обнажились. Авдей опустился на колени, а священник выступил с крестом вперед. Гетман снял шапку, спрыгнул с коня, приложился ко кресту и, оборотясь к толпе, крикнул:
— Здравствуйте, дети!
Ласковый голос гетмана оживляюще подействовал на оробевших крестьян.
— Здрав буди, кормилец! — раздались голоса, и вся толпа, пораженная и ослепленная великолепием гетмана и его свиты, как один человек опустилась на колени.
— Встаньте, встаньте, дети, — произнес гетман. — Пред Богом да великим государем Димитрием становитесь на колени. Встаньте, православные, — произнес он. Крестьяне встали. Авдей двинулся вперед, протягивая блюдо гетману. Но гетман таким взглядом окинул его, что Авдей чуть не выронил блюда.
— Хорошо ли живете, дети? — спросил гетман.
Настало глубокое молчание. Люди переминались с ноги на ногу, подталкивали друг друга, но говорить не решались.
— Говорите смело! — крикнул гетман. — От самого царя-батюшки приехал я к вам чинить правду и милость.
— Спаси, батюшка! — вдруг крикнул женский пронзительный голос из задних рядов толпы. — Мочи нет, высосал всю кровь нашу кровопивец этот…
Толпа глухо зашумела.
— Истинно кровопивец, грозы нет на него! — послышались голоса.
— Про кого вы это, други? — спросил гетман, заранее зная уже ответ.
Авдей, бледный, дрожащий, напрасно делал украдкой мужикам знаки молчать.
— Да вот он, — произнес впереди стоящий угрюмый старик и ткнул корявым пальцем в сторону Авдея.
Толпа загудела. Блюдо выпало из рук Авдея.
— Разбойник, душегуб!! — послышалось в толпе. — Батюшка, родной, защити!..
Толпа снова стала валиться на колени…
— Ладно! — ответил гетман. — Будем его судить… Ведите за мной…
Обезумевшего от страха Авдея с гиканьем окружили мужики и скрутили ему локти.
— Где Аксинья Болотникова? — спросил неровным голосом великий гетман, с трепетом ожидая ответа.
— Недужится ей, — ответила близко стоявшая баба, — иди, кормилец, я укажу…
Она привела его к концу деревни. Свита и вся толпа со связанным Авдеем следовала за Болотниковым.
— Туточка, боярин, — сказала баба, указывая на лачугу, более похожую на собачью конуру, чем на человеческое жилище. Вместо окон зияли дыры, дверь висела на одной петле. Болотников побледнел и, согнувшись чуть не вдвое, вошел в лачугу. Никто не посмел следовать за ним, только баба, указавшая ему жилье Аксиньи, ловко проскользнула за ним и прижалась в темном углу, у полуразвалившейся печи.
В полумраке в углу на куче соломы, прикрытая какими-то жалкими лохмотьями, лежала совсем седая, с морщинистым страдальческим лицом, с закрытыми глазами мать великого гетмана всех царских войск!
Несколько мгновений стоял над ней гетман, силясь преодолеть непривычное волнение. Его железное сердце дрожало и трепетало, что-то похожее на слезу блеснуло в его суровых глазах и, тихо опустившись на колени, голосом, который удивил его самого, голосом, полным бесконечной тоски и нежности, он произнес:
— Матушка, родная!..
И голос его оборвался. Все забыл в эту минуту великий гетман, и казалось ему, что он просто маленький мальчик, прибежавший к матери искать ласки…
Аксинья открыла глаза и с глубоким удивлением и страхом смотрела на знатного боярина, стоявшего около нее на коленях.
— Матушка, — повторил гетман, — ужели не узнаешь своего Ивашки? Посмотри, родная…
Аксинья вдруг поднялась и села, пристально всматриваясь в его лицо. Потом подняла руки, хотела что-то сказать и горько, горько заплакала.
Испуганная баба, ошеломленная тем, что царский ближний боярин оказался сыном убогой Аксиньи, тем самым Ивашкой, которого многие еще очень хорошо помнили, незаметно выскользнула вон, и через минуту в толпе уже послышался гул радостных голосов:
— Свой, значит, не выдаст…
Авдей едва держался на ногах. Его лицо помертвело, в широко раскрытых глазах виднелся такой ужас, что было жутко смотреть. Зубы его громко стучали, он весь дрожал. Он хорошо знал, почему Аксинья так больна; он сам вчера велел ее избить плетьми за то, что она не могла носить воду. Он хотел молиться, но язык не слушался его, и ни один звук не вылетал из его пересохшего горла…
Аксинья и плакала, и молилась, и дрожащими руками крестила Ивашу, и робко, все еще видя в нем знатного боярина, едва осмеливалась целовать его. На его настойчивые расспросы она наконец созналась, что Авдей Кузьмич малость наказал ее, но Болотников через дыры ее рубища увидел страшные кровавые, вздувшиеся полосы.
«Господи, почто терпишь на святой Руси неправду?» — пронеслось в его голове, и невольно все рабы, все холопы, изнывающие под гнетом знатных бояр и их приказчиков, слились в его воображении со страдальческим образом его избитой плетьми матери.
— Наплачетесь! — скрежеща зубами, произнес он. — Хуже холопов поставлю вас, а холопам дам плети и батоги в руки…
Когда он показался на пороге, толпа стихла и отхлынула. Вид его был ужасен. Его взгляд горел бешенством.
— Православные, — хрипло заговорил Болотников, — объявляю вам великую царскую милость… — Он помолчал, словно вдыхая в себя воздух… — Не холопы вы больше, а свободные люди! Правды хочет царь Димитрий! Нет больше холопов на Руси! Слышите, нет! И никто не посмеет бить вас! Слышите, други! Нет воли над вами, разве Божьей и царской!..
Гетман остановился, тяжело дыша… Толпа молчала. Измученные рабы не верили своей свободе.
— Работай всяк для себя! — продолжал гетман. — Идите куда хотите и всем холопам говорите, что именем царя Димитрия свободны они. И дарит им царь Димитрий их лиходеев, а я дарю вам Авдея и дом его и богатство его… — закончил гетман.
Неясный гул толпы перешел теперь в радостные, восторженные и угрожающие крики… Часть толпы, в том числе много женщин, двинулись с глухим ропотом к Авдею. На одно мгновение его безумный, пронзительный вопль покрыл шум и крики толпы и стих. Его поволокли за деревню.
Болотников отвернулся. Приказав перенести Аксинью в княжеские хоромы, щедро одарив крестьян, великий гетман отправился в Путивль. Там его ждали важные вести. Князь Воротынский с царским войском осадил Елец, а князь Трубецкой остановился лагерем вблизи Кром.
Болотников при всеобщем восторге объявил поход.
X
Ощера и Калузин находились оба в войске князя Юрия Трубецкого, отряд которого двигался беспрепятственно, рассеивая по дороге незначительные шайки бродяг и разбойников, наводнившие всю землю Северскую, и наконец остановился перед Кромами.
— Ну что, други, — говорил князь окружающим, — страшны воры? Куда попрятались-то, а? Возьмем Кромы, Иван Михайлыч, Елец, дойдем до Путивля, приведем воров к присяге, а заводчиков всему воровству Василию Ивановичу на Москву привезем. Так-то, други.
И князь с важностью гладил свою бородку и высоко поднимал голову.
Думный боярин Измайлов качал седой головой в ответ на хвастливые речи молодого Трубецкого.
— Будь осторожен, Юрий Петрович, — говорил он, — не может того быть, чтобы Шаховской позволил взять себя голыми руками.
— Не ратный он человек, — самоуверенно отвечал Трубецкой.
Он послал в Кромы с предложением сдаться. Кромы насмеялись над ними и послали ответ:
«Всем вам с вашим Шубником царем не сносить головы. Целуйте лучше скорее крест на верность Димитрию Ивановичу».