*
С утра до тьмы Россия на уме,
а ночью — боль участия и долга;
неважно, что родился я в тюрьме,
а важно, что прожил там очень долго
*
Нас душило, кромсало и мяло,
нас кидало в успех и в кювет,
и теперь нас осталось так мало,
что, возможно, совсем уже нет.
*
Да, порочен дух моей любви,
но не в силах прошлое проклясть я,
есть у рабства прелести свои
и свои восторги сладострастья.
*
Каждый день я толкусь у дверей,
за которыми есть кабинет,
где сидит симпатичный еврей
и дает бесполезный совет.
*
Когда во рту десятки пломб —
ужели вы не замечали,
как уменьшается апломб
и прибавляется печали?
*
Катаясь на российской карусели,
наевшись русской мудрости плодов,
евреи так успешно обрусели,
что всюду видят происки жидов.
*
Высокое Божье напутствие
века на судьбе нашей выбили:
еврей обречен на сочувствие
немедля вослед его гибели.
*
Бог в игре с людьми так несерьезен,
а порой и на руку нечист,
что похоже — не религиозен,
а возможно, — даже атеист.
*
Я живу, в суете мельтеша,
а за этими корчами спешки
изнутри наблюдает душа,
не скрывая обидной усмешки.
*
Азартная мальчишеская резвость
кипит во мне, соблазнами дразня;
похоже, что рассудочная трезвость
осталась в крайней плоти у меня.
*
Ах, как бы нам за наши штуки
платить по счету не пришлось!
Еврей! Как много в этом звуке
для сердца русского слилось!
*
Пустившись по белому свету,
готовый к любой неизвестности,
еврей обживает планету,
меняясь по образу местности.
*
Еврейский дух слезой просолен,
душа хронически болит;
еврей, который всем доволен —
покойник или инвалид.
*
За мудрость, растворенную в народе,
за пластику житейских поворотов
евреи платят матери-природе
обилием кромешных идиотов.
*
Слились две несовместных натуры
под покровом израильской кровли:
инвалиды российской культуры
с партизанами русской торговли.
*
Живу я легко и беспечно,
хотя уже склонен к мыслишкам,
что все мы евреи, конечно,
но некоторые — слишком.
Александр Бараш
Стихотворения из цикла
«Старый оптический фокус»
«В монастырском пруду отражаются…»
В монастырском пруду отражаются — или
только в нем и сидят трехсотлетние ивы,
разрастаясь корнями в зеркальные дали,
где вороны гнездятся в продавленном стуле.
А когда-то водились караси и налимы,
и под утро топились несчастные лизы,
а потом — подошли социальные кризы,
замутили всю воду, все съели — и мимо.
И теперь сквозь пролом в монастырские башни
потянулись пьянчуги, школярские шашни,
коммуналки по кельям, картошка в саду
и — бычки завелись в монастырском пруду.