Этой старой продукции приходится сталкиваться с новым восприятием. Раньше она поступала к малой части советских читателей лишь в соблазнительном качестве запретного плода, по сионистскому знакомству или диссидентским связям, — так сказать, через закрытый либеральный распределитель. Уже по одному этому ей был обеспечен если не успех, то интерес. К тому же в этих свободно изданных вне Союза книгах трактовались сюжеты и темы, внутри СССР к обсуждению не допускавшиеся. Что опять же усугубляло сочувственный прием.
Не то теперь. По уровню расчетов с прошлым и разоблачению вчерашних тайн печать эпохи гласности догнала и перегнала эмигрантские издания. В публике наступило пресыщение, и ее внимание уже не может быть привлечено вчерашним набором острых тем и сюжетов. В редакционной политике советских толстых журналов на наших глазах прошел этап литературной реабилитации русских классиков XX века, затем он сменился безудержной любовью к Самиздату и Тамиздату. Но по многим признакам этот период подходит к концу. Израильская русская литература, равно как и любая другая русская зарубежная литература, при благоприятном раскладе политических обстоятельств станет просто частью редакционного портфеля толстых журналов и будет рассматриваться на общих основаниях. Нетрудно предвидеть, что ее вот-вот начнут теснить. Если даже оставить в стороне мрачные предчувствия, которые нынешний разворот событий вызывает в каждом обладателе советского опыта, — все равно: начнут теснить и без всякого запрета или указания свыше, по самой простой причине: местов в литературном трамвае до обидного мало — для своих не хватает.
Выстроенное за кордоном литературное хозяйство еще надолго сохранит значение альтернативного хранилища, запасника и приюта для литературных беженцев. Это справедливо для любого русского литературного анклава, будь он в Париже или в Калифорнии. Вдвойне справедливо это для русского культурного анклава в Израиле. И у него есть живейшее отличие от первых двух. Остров русского слова в Париже или Калифорнии культурно с Парижем или Калифорнией почти не связан. Русское литературное подворье в Израиле есть реальная израильская площадка, часть израильской культурной территории, хоть на ней и говорят по-русски. Это видно и по текстам, помещенным в данном сборнике.
Если участие русско-израильского автора в советской периодике есть относительная новость, то обратное движение — публикация советских авторов в израильских русских журналах — практиковалось с самого момента, когда эти журналы возникли. Было ясно, что их приводила в эти издания система советских запретов. Теперь запреты ослабли почти до полного исчезновения. Но круг советских авторов, и часто очень именитых, стремящихся напечататься в Израиле, не сократился, а расширился. У многих авторов из СССР есть определенные творческие интересы, которые естественно реализуются в израильском издании. Теперь, с новой волной алии, в Израиль прибыла группа авторов, которые расположатся на площадке русской словесности в Израиле не как гости, а как постоянные участники. Как сказано выше, среди них есть и дебютанты, есть и очень опытные. «Скопус-2» широко отражает их вхождение в русско-израильский литературный процесс. И это одна из целей сборника.
Недавний поток алии за короткое время перекрыл числом двухсоттысячную алию семидесятых-восьмидесятых. Удвоение читательской аудитории — важный фактор, обещающий изменение литературной ситуации. Если — как утверждают журналисты из русскоязычных газет в Израиле — пятничный номер газеты «Наша страна» расходится тиражом, сравнимым с тиражом газеты «Ха-арец»[1], это значит, что для русской печатной продукции в Израиле есть собственный рынок — пусть пока еще только развивающийся.
Новоприбывшие литераторы, однако, не создали еще ни одного собственного журнала. Значит ли это, что за ними не стоит (или что они пока не осознают) особых групповых интересов? Лестно, конечно, было бы думать, что устоявшиеся структуры достаточно емки, чтобы позволить новой группе выразить себя целиком. Однако, скорее всего, дело в другом: трудности жизнеустройства заставили новоприбывших на время отложить попечение о собственных изданиях.
Оглядываясь назад, вспоминаем, по контрасту с настоящим, что в середине семидесятых русские журналы возникали в Израиле во множестве. (Нынче так во множестве плодятся в Израиле русские газеты.) И это при том, что само занятие русской литературой в Израиле постоянно ставилось под сомнение. На читательских вечерах, куда менее людных, чем нынешние, всегда находились голоса, утверждавшие, что наличие русской прессы в Израиле есть опиум для олимовского[2] народа, совлекающий с верной ивритской стези. На такие упреки — как ни трудно в это поверить — приходилось отвечать всерьез.