Славик хотел повести ее в комнату и показать дедушкин портрет, который висел на стене, но бабушка не разрешила. Она вдруг рассердилась и сказала:
— Сиди, Слава.
А тетенька сказала:
— Хотя, верно, он не узнал бы меня… Да, где уж! Разве всех упомнишь? Сколько нас было — тысячи, тысячи… Это я его помню, а он меня — где уж!..
Бабушка сказала:
— Зачем вы пришли? Что вам нужно?
А тетенька сказала:
— Да, конечно, я понимаю, вы не ждали. Не ждали, спокойно жили. Ах, какая неприятность для вас — вы ведь думали, мы там все сгнили давно, правда? Вот, в самом деле… И кто бы мог подумать — я жива — после двадцати лет — там! — жива, а он тут, в Москве, умер!.. Что ж это он умер, а?
Бабушка закричала:
— Уходите! Уходите немедленно, слышите! Какое безобразие, честное слово… Я сейчас милицию вызову. — Она схватила коробку с конфетами и стала совать ее тетеньке. — Убирайтесь отсюда! Наглая!
Тогда тетенька заговорила быстро-быстро:
— Да, да, я возьму. Возьму! Ваш ребенок тут в тепле, а мой там остался, да. Вы должны это знать. Я эти конфеты возьму. — А сама все пихала коробку обратно бабушке.
Бабушка кричала:
— Не нужны нам ваши конфеты. Не нуждаемся!
А тетенька кричала:
— Где он, мой мальчик? Скажите мне, скажите — где мой сын? Куда вы его дели?
Коробка упала, и конфеты рассыпались по полу, но тетенька никак не отпускала бабушку и все кричала:
— Где он, где?! Скажите же!..
Славик стал потихоньку сползать под стол и спрятался за клеенкой. Тетенька отпихнула бабушку, бабушка стукнулась об стенку и осталась стоять, а тетенька убежала. Слава слышал, как хлопнула входная дверь и щелкнул замок. Бабушка, наверное, хотела пойти звонить в милицию, но в дверях остановилась, прижала руки к груди и сказала:
— Помоги, Слава, дай сесть… Мне плохо…
Но Слава сидел под столом тихо-тихо и ничего не отвечал. Бабушка потянулась к стулу, но не достала и уселась в дверях, прямо на полу.
— Славочка… Славик… беги… позови… кого-нибудь… Нину Денисовну… позови… — она стала хрипеть, одна нога у нее вытянулась к раковине, а другая уперлась в косяк. Она еще раз сказала: — Славик… — А потом: — Помогите… — И перестала хрипеть.
А сама вся свесилась на одну сторону.
Слава долго-долго сидел под столом и заснул. Потом ему захотелось есть, он стал подбирать с полу конфеты и все съел. Только одну, ту, что лежала, как жук на спине, возле самой бабушкиной руки, он сначала боялся трогать. Но бабушка не шевелилась, Славик осмелел, быстренько схватил конфету, сунул в рот и залез обратно под стол.
В комнате много раз звонил телефон, в дверь тоже звонили и барабанили, но Слава боялся выйти из кухни, потому что бабушка сидела в дверях.
Наконец, милиция взломала дверь, но Слава ничего не сказал, откуда у них взялась коробка. На другой день папа с мамой вернулись из Сочи, а из Калинина приехала другая Славина бабушка. И им он тоже ничего не сказал про конфеты. Мама качала головой и спрашивала:
— Славик, сыночек, как же это случилось?
А другая бабушка, из Калинина, говорила:
— Оставь ты его, Валюша, он и так, бедный, сколько пережил.
И мама перестала спрашивать.
А теперь Слава Гусев уже студент. Парень как парень, только шоколадных конфет не ест.
Юлия Шмуклер
Уходим из России
Вечером, перед отъездом, жена устроила проработку в присущем ей партийном стиле — хотя чистила она его по другому поводу, за злостное уклонение от выезда в государство Израиль. Все сейчас подавали, был подходящий политический момент, а он, презрев интересы семьи, преступно, эгоистично ехал на конференцию в Среднюю Азию — Ближнего Востока ему мало!
Она всегда так говорила: «интересы семьи», «историческая родина», «национальное самосознание», и даже семейного кота Федьку, требуя его кастрации в связи с непрерывными и душераздирающими воплями по ночам, обвиняла по пунктам (а — мигрень, б — бессонница, в — соседи жалуются), и довела дело до того, что пришлось своими руками отнести Федьку одному знакомому, горькому пьянице, мигренью не страдавшему. Она была наполовину армянка, наполовину еврейка, и получившейся смесью можно было поджигать танки.
Он стоял в углу и тоскливо слушал, смотрел на нее, черную, худую, с тонкими кривыми ногами, с горящими глазами — нелюбимую свою жену, данную ему богом в этой его жизни, в этой двухкомнатной квартире, с этой вот красной ковровой дорожкой, положенной по диагонали. Удивительно, что именно она, из всех женщин, смогла родить ему сына — а ведь бог ты мой, какие женщины были! Он женился немедленно, как только узнал, что будет ребенок. Трехлетний сын был единственной реальностью, данной ему в ощущении — сероглазый, как он сам, полненький, спокойный. Он представил себе, что было бы, если бы мужчины умели рожать детей… Вот они завтракают с сыном вдвоем, вот он купает его… Он отвлекся несколько, а когда привлекся, то заметил, что времени совсем не оставалось и что надо было кончать балаган, если он хотел успеть на самолет.