Кресты,
пришитые к его плечам,
приподымались,
когда он смотрел на
то,
как плясяла,
власа свои волоча,
Лилит
пьяна,
и даже лицом дурна.
Выходил из-за плеча крестоносца слуга его час,
всем подливал вина.
…бьют барабаны вина музыку свою.
Разевается черный рот.
Ах, лемуры мои, пока барабаны бьют,
мы повторим урок:
Снова кости свои раскинет крестоносец на турнире
или в бою,
и я — когда тому станет срок.
Но, как говорил он: «Все поправимо, пока сияет луна»
Я бы добавил — пока еще жизнь длинна,
пока на Иудейские Холмы снега не легли.
Час подносит вина,
и нам танцует
Лилит.
3.
Сядь, посиди со мной, налей мне вина —
почти
несладкое это вино, и выпей сама
немного вина и прочти:
«В белой халдее моей темь, и в черной
халдее тьма».
Все я забыл, что хотел, и знаешь, моя
любовь —
и что хотел бы — забыл вместе с тем —
вот и пишу о чем:
«В белой халдее моей тьма, и в черной
халдее ночь» —
читаешь ты через мое плечо.
Посиди со мной. А время спустя…
Ах, кто же знает, что будет с нами потом?
Но нельзя искушать судьбу — мы у нее
в гостях —
все дело в том.
И в том, что судьба-химера, — нехороша
собою она.
И в том, что я знаю меру лишь по части
вина —
и налей, хозяйка. В халдеях моих темь.
И шахматные фигурки пошли по полям
не тем.
Ты сидишь рядом со мною лицом к луне.
Говоришь: «Время», я соглашаюсь: «Да».
А тем временем по халдеям евреи идут года.
А дальше — века — евреи идут по моей
стране.
А за ними диколицых тысячелетий орда.
Облик несут, как родовой тотем.
Ты говоришь: «Время», я соглашаюсь: «Да,
да, шахматные фигурки, да, по полям
не тем».
Ты сидишь рядом со мной, но лицом к
луне,
а я сочиняю письмо, и кажется мне,
Ангел Смерти Малах га-Мавет получит
письмо, а о чем,
ты прочитаешь через мое плечо.
«Пора подумать о смерти, — вот и думаю
со вчера.
Думаю, что пора, мой Ангел, пора.
И та, что сидит рядом со мной, но лицом
к луне —
не возражает мне.
Пора подумать о смерти, о ней самой.
Где вы к рылами машете, ждете, небось,
письма.
В халдеях моих тьма, Ангел мой,
В халдеях моих темь и тьма.
А смерти боюсь, мой Ангел, боюсь,
но еще молодец, и хозяйка со мной проста.
Ах, крылья ваши шумят и по небу бьют.
И темнота,
откуда летят облака бесшумно
давить холмы.
И не слушают слов моих гости в дому моем.
Или не понимают меня — и тогда где это мы?
И что будет с нами потом?»
А надо бежать, так надо ль решать — куда?
Куда евреи прошли, и никто не пришел
назад.
Даже если вернусь — я не узнаю свой сад
в городе, в который я не вернусь никогда.