«Боже мой, скажи кому — не поверят, — думала Катя, уходя от лесочка. — Да и как верить? Мыслимо ли, прямо на ухо прокуковала. Чего еще! Это уж совсем в руку. К добру, дай бог. Но сколько же ждать-то?»
Воздух над поскотиной наплывал волнами, то прохладный, то теплый, но и теплый обдувал и свежил. Катя поднимала для него подол платья с колен, и чем ближе подходила к деревне, тем меньше чувствовала усталость. Над головой и окрест — широкий и размывчивый простор, и легко дышалось им.
По сторонам от дорожки паслись телята. Ранние, нынешнего приплода, совсем худые и плоские с боков, кормились без прилежания, потому что не знали еще вкуса свежей травы, подолгу глазели на Катю и даже готовы были подойти к ней, а постарше — те не отрывались от полянки или совсем по-взрослому лежали, занятые жвачкой и не поворачивая головы. Рядом с телятами ходили тонконогие затяжелевшие овечки, которых берегли хозяйки и не пускали в стадо. Были и с ягнятами, понурые, отощавшие, но спокойные, в муках постигшие материнскую долю. Один белоголовый ушастый ягненок лежал прямо на дорожке и приготовился вскочить, но Катя обошла его стороной, и он, проводив ее лениво-недоверчивым глазом, вальнулся на траву, откинув голову, как делают уставшие до смерти.
На взгорке, откуда видна вся деревня Боровая с домами, огородами и банями, мужик, по прозвищу Кострома, в мягкой лесниковой фуражке, навязывал на крепкий кол толстоногого бычка. Красный лобастый двухлеток возбужденно раздувал ноздри и пробовал привязку на шее, поматывал башкой, похожей на увесистый колун.
— Чистый бес, — сказал Кострома, обращаясь к проходившей Кате, и сердито выплюнул окурок в сторону бычка. — Пастух отказал от стада — всех коров исшпынял, бес. У тестя был такой-то — пришлось завалить. А что делать? Уу, окаянный, — Кострома погрозился топором и для крепости еще два раза пластью его ударил по колу. Потом крикнул уже вслед Кате: — Торговать-то сегодня думаешь ли?
Катя не ответила, потому что не знала, будет ли она сегодня открывать магазин, а Кострома объяснил себе:
— Упеткалась девка. Что-то взялась пешком по жаре. А жарынь вовсе и не к чему. С этим и помешкать бы… Уу, бес, — еще раз обругал Кострома своего бычка и пошел домой, уложив топор на сгиб руки.
За огородом усадьбы Костромы ребятишки пинали футбол. Все без рубах, белотелые после зимы, с острыми локтями, ругались почти мужицкими словами и свистали. У ближних к тропе ворот на куче сваленной одежды сидела девочка лет шести с прибранной белокурой головкой. Катя поставила возле нее сумку и глубоко вздохнула, обдула грудь, осадила платье.
— Костик вона, — обрадовалась девочка, но Катя не обратила внимания на ее слова, и девочка повторила с той же радостью, усиленно морщаясь на Катю и махая рукой: — Вона Костик наш.
И Катя заметила среди ребятишек, сбившихся у тех ворот, взрослого парня, тоже нагишом, но в сапогах и в армейских галифе. «Этого еще не хватало», — подумала Катя как-то неопределенно и спросила у девочки:
— Костя? Буланин, что ли?
— Ну наш. Вона. — И девочка закричала, вскочив на ноги и приплясывая: — Костик! Костик!
Но голос ее смешался с криками мальчишек, которые горластой и бестолковой толпой накатывались на эти ворота. Впереди неловко гнал мяч Костя Буланин. Ему мешали откровенными подножками, пинками, толчками, хватанием за руки, смело налетали на его сапоги и вышибали из-под них вроде бы верно взятый им мяч. Наконец навстречу Косте выбежал вратарь и упал прямо в ноги ему. Костя остановился, а мяч погнали обратно, и вся толпа ринулась тоже обратно. Только один мальчишка, в красных шерстяных чулках, натянутых до колен, с большим чернильным пятном на щеке, ходя за толпой, выговорил с сердитым упреком:
— Кричал же, дай пас — вот и завелся.
— Играйте по-своему, — отмахнулся Костя и весело подтянул голенища сапог, взяв их в обхват ладонями. С бегу, сгоряча пока ничего не видел, но, вероятно, был доволен, что так славно вспомнил старину и пробежался по родной поскотине. Притопнув сапогами, пошел к своей одежде, но вдруг увидел Катю и откровенно пожал плечами:
— Разучился, стало быть. Критикуют.
У Кости плотные темно-русые усы по всей верхней губе, по-мужски опавшие скулы, и без подсказки девочки Катя не узнала бы его, но теперь легко угадывала в лице что-то давнее, деревенское и потому немного смешное.