— Бог ты мой, и усы. Да совсем ты, что ли?
— Привел господь. Здравствуй.
Катя подала руку ноготками вниз, а сама разглядывала Костины усы и стриженый лоб в молодых, крепких морщинах.
Катя шла классом старше Кости, помнит его бледным, большеротым, с обхватанным ножницами затылком, и прежнее насмешливое пренебрежение к парню как-то само собой сказалось в ее покровительственном тоне:
— Ай, не нагоняли там?
— У меня служба была покладистая. А ты стала совсем прямо… — Костя не досказал и, полуотвернувшись от Кати, начал надевать майку, которую вместе с мундиром ему поднесла девочка и побежала за оставшимся на траве ремнем.
— Что прямо-то? — выдала себя Катя, хотевшая было по старшинству не проявлять особой охоты к разговору.
— Да ничего стала. — Костя откровенно разглядывал Катю и вдруг заявил о своем равенстве: — Замуж-то не выскочила еще?
— Ты бы привез жениха. Там небось завалы.
— Тебя бы нарасхват.
Катя так и пыхнула от этих слов, хотя ничего обидного в них и не уловила:
— Как это, если понять?
— А чего понимать, — Костя степенно, но улыбчиво развел руками: — Уралочки везде в цене.
Катя за свою настороженность только хмыкнула и, чтобы не молчать, перевела разговор:
— Мать небось петухом поет? В магазин придет, только и толочит о своем Костеньке. Иного разговора нет.
— Я у ней один.
Костя затянул на мундире ремень и на глазах уширился в плечах, опять подправил голенища, взяв их в обхват и распрямившись, сделался подобранным, легким. Не говоря ни слова, подхватил Катину сумку, девочку взял за руку. Все это сделал просто, вроде бы одним ловким движением, и Катя невольно уверилась, что Костя проворен, видимо, во всяком деле. А оттого, что он уделил внимание девочке, Катю будто озарило сиянием: «Вроде и не наш, не боровской. Научился где-то».
Они пошли по дорожке к началу улицы, а мальчишки закричали, остановив игру:
— Костя, играть-то, что ж ты?
Но Костя приветливо покрутил им ладошкой, зато девочка высунула ребятишкам язык и заблеяла по-козлиному, а увлекшись, побежала по дорожке, сделав себе из пальцев рожки.
— Мать, конечно, — вздохнул он с прежней теперь уж совсем идущей ему рассудительностью, — ждала. Отца нету. А у меня вот разговор с ней предстоит. Как скажу, даже и подступа не вижу.
— Женился небось? Угадала?
— Если б женился… Не то, Катя. На сверхсрочную оставляют.
— Еще служить, что ли? Ну, обрадуешь родную матушку.
— Да уж обрадую.
— И не надоело?
— Не сахар, конечно. Да ведь кому-то надо. А деревня — как была.
— Деревня какая ни есть, а родная. Где леший ни носит, а на родину поглядеть приезжают. Поглядят, обхают да уедут. А потом опять тоскуют. Не жизнь прямо, а заноза.
— Я не хаю. Деревня-то — не одни избы да люди. А вот и поскотина, березняк. В лугах не бывал еще.
— А люди, чем же они плохи?
— И я об том же. Мать сегодня ни свет ни заря соскочила и в Глухари за дядьями, за тетками. Завтра родительский день, нагрянут, а для меня милей праздника не придумать. Как погляжу на этого дядю Кузю — век бы сидел возле него.
— А что помешало? Женись да сиди. Или, думаешь, в Боровой невесты перевелись? Ей еще пятнадцати нету, а она уже мать переросла и… плывет. — Катя помолчала и не удержалась от упрека: — Девки рыхлые — правду сказать.
— Хлеба много едят.
— Мнут без нормы.
— Мать говорила, ты продавцом теперь.
— А что она вдруг обо мне?
— Всех перебирали.
— И продавец, и завмаг — в одном лице. В отпуск ходила, магазин опечатывали. Водкой да хлебом Настасья торговала. В церквушке. На пятьдесят рублей проторговалась.
— Прохор ее небось поллитровками вытаскал. Много ли надо, десять головок. Или образумился, может, не пьет?
— Глядит только.
— Значит, он.
— А кто больше. Зимой Пашка Нюрин приезжал. Где-то далеко служит. Весь утыкан значками. В магазин пришел — никому не признался. Длиннющий стал. А уши все так же, выше глаз — заяц и заяц.
— Вот и обо мне потом придумаешь.
— Я в людях разбираюсь. Слава богу, пожила.
— Ой, пожила. Ну даешь ты, Катя. Все вы тут такие, пожившие-то?
— Я за себя только… А если мне поговорить с матерью Августой. Скажу, доверие ему, оставляют. Без него там все рухнет.
Костя вдруг остановился, сумку опустил на землю. Остановилась и Катя, уже понявшая, что угадала в цель. Они глянули друг на друга близко и прямо и думали уж не о ее предложении, а о том согласии, которое вдруг возникло между ними и сулит разговор, понимание и сближение.